Книга Честный проигрыш - Айрис Мердок

Когда Руперт умолк, Таллис какое-то время ждал, не последует ли еще что-то. Вид у него был растерянный. Наконец он сказал:

— Большое спасибо, Руперт, — и, повернувшись к Хильде: — Простите, мне уже пора. Пожалуйста, не беспокойтесь, я сам выйду. Вы были так добры. Спасибо и всего доброго, до свидания. — Улыбнувшись и помахав на прощание рукой, он вышел.

Хильда и Руперт вернулись в гостиную, снова наполнили свои стаканы и посмотрели друг на друга в полнейшем недоумении.

15

— Я хочу писать, — сказал Питер.

— Хорошо, сейчас остановимся, — ответила Морган. — Местечко вроде подходящее.

Она надавила на тормоз, и машина остановилась. Они возвращались из Кембриджа, где Питер — само послушание и здравый смысл — имел беседу со своим наставником.

Весь в поту, в белой рубашке с закатанными рукавами, Питер выскочил из машины, раздвинул заросли высокой пожухлой травы и исчез в каком-то небольшом овражке. Сидя за рулем Хильдиной машины, Морган мечтательно смотрела вверх, на голубое небо. Теперь, когда она заглушила мотор, сделалось абсолютно тихо. Хотя нет, слышно было, как непрерывно жужжат насекомые, звук был не спокойным, а скорее возбужденным, но радостно возбужденным. Летнее ощущение полноты переживаемого момента витало в воздухе. Сухой запах травы щекотал ноздри. Цветы, росшие среди трав, в основном высохли на солнце и сделались ломкими и коричневатыми, но кое-где все же маячили уцелевшие пушистые головки лиловых шаров и виднелись мясистые лепестки красных маков.

Мир безумен, но и прекрасен, подумала Морган. Да, похоже, эта формулировка схватывала суть. За последние несколько дней многое прояснилось. Она была права, когда решилась пойти к Джулиусу. Если в тебе есть глубокая внутренняя потребность сделать что-то, нельзя пытаться ее побороть. Джулиус раскрывает мне глаза, подумала она, он, как никто, умеет снять скрывающую все пелену. Не знаю, что меня ждет, но я готова выстоять, неважно, что эта готовность замешана на безумии. Безумие иногда превращается в духовную силу. Я еще буду видеться с Джулиусом. Наша связь не разорвана, и мы в руках богов. Да, так. Тот, кто с Джулиусом, оказывается в руках богов, покоится в их объятиях. Это путает, но это и приобщает к жизни. Ты попадаешь в ее глубины, а не ползаешь где-то рядом и не дрожишь на обочине. Странный, размеренный звук, напоминающий скрежет металла, послышался откуда-то сверху. Всмотревшись, она увидела трех лебедей, чья белизна почти сливалась с добела выжженным солнцем небом. Шуршащий свист крыльев пронесся над головой и постепенно замер вдали.

— Морган, иди сюда и посмотри. Такое удивительное место! Это заброшенная железнодорожная ветка.

Выйдя из машины, Морган раздвинула плотную ширму желтой травы. Опережая ее, Питер спускался по крутому склону, пробираясь сквозь спутанную поросль травы, усеянной молочно-белыми цветами дикой петрушки. Да, здесь когда-то проходила колея. Теперь рельсы и шпалы были сняты, и оставалась лишь ровная просека, поросшая нежной короткой травой, почти полностью скрывшей каменное ложе исчезнувшей железной дороги. Присев на корточки и подобрав подол, Морган скользнула вниз. Там, на дне, было гораздо жарче. Душный медовый запах цветов и резкий запах зелени затрудняли дыхание. Крутые, высокие, густо заросшие склоны, казалось, сжимали небо. Эти места когда-то принадлежали человеку, но больше не принадлежат ему, подумала она, их отобрали у нас, они утеряны и полностью перешли к ним.

— Правда, здесь замечательно? — прозвучал голос Питера. Он говорил приглушенно, и слова таяли в воздухе. — Я, пожалуй, пройдусь немного по колее.

Морган кивнула.

Застыв на месте, она оглядывала косо идущие вверх по обе стороны стены из трав и цветов. Глаз схватывал все новые детали, сквозь травяные джунгли проглядывало удивительное разноцветье. Сорняки, давным-давно уничтоженные на полях поднаторевшими в науке фермерами, неприметно таились здесь в тишине, опьяняя многообразием запахов совсем ослабевших от этого пиршества трудолюбивых пчел, усердно переползавших со стебля на стебель и тихо гудящих от наслаждения. Блекло алели пятна разбросанных по склону низких кустов шиповника, темнел густо-розовый иван-чай, белые цветы крапивы перемежались с лиловыми цветами чистотела, тут же тянулись брионии, а рядом плели свое крркево ярко-синие усики вики. Все эти названия выплывали откуда-то из далекого далека, из давно отошедшей в прошлое невинной тишины школьных классов. Вика бородавчатая, вика древесная, вика древесная горькая. И дикая мята с ее пушистыми соцветиями, совсем такого же оттенка, что и бледно-розовая промокашка. Сорвав листок, Морган размяла его в пальцах, вдохнула с ладони прохладный и острый запах.

Питер исчез. Колея впереди мягко загибалась, и высокий, прожаренный солнцем, заросший травой и цветами, склон скрывал от глаза ее продолжение. Морган медленно двигалась по ровному травянистому руслу. Пот струйками бежал вниз по спине. Она оттягивала кончиками пальцев все время липшую к телу тонкую голубую хлопковую ткань платья. Проведя рукой по горячему и влажному затылку, убрала с шеи завитки волос. Надо было, конечно, взять шляпу и солнечные очки. Цветы начинали уже рябить в глазах. Как они все-таки удивительны, подумала она. На сухих, словно картонных, прутиках сидят такие прихотливые, такие нежные головки с тонкими, влагой пропитанными лепестками. Ведь равного этому не найти в мире. Люди с планеты, где нет цветов, наверное, думали бы, что мы день-деньской упиваемся счастьем, имея вокруг себя такую красоту. Стало понятно, что то, что она приняла за цветущую крапиву, было на самом деле белым аптечным окопником, растением, которое она в последний раз видела на речных лугах Оксфордшира, когда девочкой приезжала туда на каникулы. Захотелось погладить никнущие головки, коснуться пальцами мощных, едва заметно ворсистых стеблей. Она наклонилась — и вдруг оказалась лежащей навзничь в высокой траве.

Вокруг было невыносимо много света. Свет резал глаза, и видны были только бледные тени: казалось, все вокруг выбелено и словно растворено в световых потоках. Налитое тяжестью тело мощными силами гравитации придавлено к травянистому склону. Лучи, идущие откуда-то издалека, пронизывают его насквозь. Голова утопает в высокой траве, нет сил вздохнуть, слепящий свет ритмически пульсирует яркими вспышками черноты, уничтожая и весь окружающий мир, и ее сознание. Земля давит снизу. Она пытается сопротивляться, отталкивается руками, вертит головой, изо всех сил пытается вздохнуть, а наверху, над куполом травы, пылает блестящее черное небо.

Оттолкнувшись наконец от земли, Морган скатилась по склону вниз, туда, где трава была не такой высокой. Лежа ничком, упрямо боролась с обмороком и тошнотой. Это был солнечный удар, да-да, конечно же, это был солнечный удар, изо всех сил уговаривала она себя. Наконец удалось подняться на колени. Пот продолжал струиться, дышать было трудно, голову не поднять. Открыты ли глаза, она не понимала. Но где-то впереди виднелась зажатая между высокими склонами огромная зеленая площадка, исполненная колыханием каких-то живых масс. Идущий издалека мощный луч иглой впивался между лопатками и старался заставить Морган снова упасть на землю. Была ли это просто дурнота, жжение в перегретом на солнце позвоночнике или это совсем другое: страх, омерзение, ужас перед чем-то чудовищным, перед невыразимой гнусностью вселенной. Слюна капала у нее изо рта. Главным всезатопляющим чувством было отвращение. Она снова упала ничком на землю, и камни врезались ей в лицо. Хватаясь за траву и камни, она попыталась приподнять голову. Солнечный свет, словно прошедший через призму, жег ей затылок. Я должна встать, подумала она. Судорожно глотая воздух, она поднялась на ноги и, по-прежнему то ли зрячая, то ли слепая, со всех ног побежала по ровному дну колеи.