Книга Козел и бумажная капуста - Наталья Александрова

Теперь новые хозяева квартиры быстро решат эту проблему, и большая часть старушкиных вещей отправится на помойку.

На стенах комнаты были развешаны выцветшие фотографии в скромных деревянных и картонных рамочках — коричневатые дореволюционные снимки, на которых все люди выглядели удивительно значительными и интересными.

Больше всего было парных семейных фотографий — внушительный бородатый мужчина сидит в глубоком кресле, рядом стройная дама в шляпке с вуалью...

Были здесь и блеклые, выгоревшие предвоенные фотографии — мужчины почти наголо обриты, с торчащими ушами, в грубых толстовках или гимнастерках с кубиками в петлицах, женщины с короткими спортивными стрижками...

Тени прошлых лет, осколки минувшей жизни, от которой не осталось уже ничего.

Среди этих фотографий висел на стене большой красивый документ на дорогой гладкой бумаге с золотым тиснением и гравированным изображением мчащихся по белому полю борзых.

Я из любопытства прочла сделанную от руки каллиграфическим почерком надпись:

«Удостоверяется сим происхождение чистопородной суки именем Элеонора Дузе, породою швейцарский сенбернар, происходящей от родителей:

Отец — кобель Вольфганг фон Ротгаузен.

Мать — сука Амелия Людендорф.

Заверено в канцелярии Императорского общества собаководов...»

Ниже стояла дата и размашистая подпись какого-то главного дореволюционного собаковода.

«Интересно, — подумала я, — почему у покойной старушки собачий сертификат висел на видном месте среди фотографий предков и родственников? Конечно, занятный документ, но все же...»

— Я вижу, вы заинтересовались Норочкиным дипломом? — послышался голос Елены Вячеславовны.

Я обернулась. Женщина заметно порозовела, в глазах ее появился живой блеск. Вадим сидел рядом с ней, держа двумя пальцами запястье и вслушиваясь в ее пульс.

— Норочки? — удивленно переспросила я. — Какой Норочки?

— Это собака, полное имя ее — Элеонора Дузе, но сокращенно ее звали Норой, Норочкой. В нашей семье о ней ходили настоящие легенды, она была просто членом семьи.

— Но ведь это было очень давно.

— Конечно. В самом начале двадцатого века... Я обязательно вам расскажу...

— Подождите, Елена Вячеславовна, — прервал ее Вадим, — я плохо слышу тоны...

Женщина замолчала, и на несколько минут в комнате наступила полная тишина.

Наконец Вадим встал и сказал с явным облегчением:

— Ну, теперь опасность миновала. Минут через десять вы уже сможете встать. Я отвезу вас домой на машине, но сегодня вы обязательно должны полежать. Обещайте мне, что ни в коем случае не станете сегодня никуда выходить и отдохнете.

— Да, я постараюсь, — ответила женщина, пряча глаза.

— Не постараетесь, а в точности выполните мое предписание! — строго проговорил Вадим. — Ваш муж должен наконец понять, что вы серьезно больны, и взять на себя большую часть домашних дел!

— Но он совершенно ничего не умеет...

— Пора бы уже и научиться — как-никак взрослый и даже немолодой человек, отец двоих детей, между прочим...

— Но он такой беспомощный, такой неприспособленный... — тихо проговорила женщина.

— Это очень удобная позиция, — взорвался Вадим, — делать вид, что ты беспомощен, неприспособлен к жизни и совершенно ни на что серьезное не способен, — тебя оставляют в покое, от тебя ничего не требуют, ты можешь жить в свое удовольствие... Но надо же и совесть иметь! В конце концов, он должен понять, что у каждого человека есть обязанности перед своими близкими, и если, не дай бог, с вами что-нибудь случится, то ему же придется гораздо тяжелее...

— Да, да, хорошо, я поговорю с ним сегодня же, — робко пообещала Елена Вячеславовна.

— Или я сам с ним поговорю, — пригрозил Вадим.

Вскоре Елена Вячеславовна заторопилась домой.

— Веня скоро из института придет, а Леня — из школы... Их покормить надо...

Вадим снова сурово посмотрел на нее:

— Сами поедят, не маленькие. Привыкайте больше думать о собственном здоровье.

Тем не менее мы собрались и поехали — Вадим обещал отвезти ее домой.

Елена Вячеславовна жила на проспекте Матроса Бодуна. Ехали черт знает сколько времени жуткими спальными районами по разбитому асфальту, подпрыгивая на рытвинах и ухабах. Вадим всю дорогу косился на Елену — не стало ли ей хуже. От такой тряски не то что сердечнице, и мне-то уже небо показалось с овчинку, а она опять побледнела и выглядела неважно.

Наконец мы остановились возле унылой и облезлой хрущевской пятиэтажки. Подниматься нужно было на четвертый этаж, естественно, без лифта, поэтому мы с Вадимом решили проводить Елену Вячеславовну до самой квартиры и чуть ли не несли ее на руках.

На наш звонок дверь распахнулась мгновенно, как будто человек стоял прямо за дверью и ждал нас. Открыл нам тощий лысый мужичок с блеклыми глазками прирожденного борца за справедливость или, если угодно, сутяги и анонимщика.

— Елена! — набросился он с порога на жену. — Где ты пропадала? В доме двое голодных детей, — как бы в подтверждение его слов в коридоре мелькнули два круглолицых и румяных великовозрастных качка, — я уж не говорю о муже, муж, конечно, никого не интересует, чем он питается — это дело десятое и не играет совершенно никакой роли, но о детях ты могла бы подумать!

— Сенечка, Сенечка! — Елена Вячеславовна сделалась суетлива и запуганна, даже как будто стала меньше ростом. — Сенечка, я же оставила в холодильнике котлетки и макароны... Только разогреть...

— Откуда я знаю, что там у тебя в холодильнике? — продолжал нагнетать праведное возмущение муж. — Может быть, это предназначено вовсе не для нас с детьми, а совершенно для других целей! Может, ты собиралась кого-нибудь принимать и кормить их этими котлетками! Вот ведь ты привела каких-то людей, — он наконец заметил нас и окинул недоброжелательным взглядом.

Вадим тем временем опомнился от растерянности, в которую повергло его немотивированное хамство Елениного мужа, и сильным, хорошо поставленным голосом проговорил:

— Вы... вы хоть понимаете, что у вашей жены больное сердце и ее необходимо беречь? Вы понимаете, что с нее нужно пылинки сдувать, лелеять ее и по утрам приносить ей завтрак в постель, если не хотите преждевременно загнать ее в могилу?

Блеклый мужичок вытаращил на Вадима свои тусклые глазки и заорал:

— Елена! Кто эти люди? Кого ты притащила в семейный дом? Почему они смеют поносить меня и обливать грязью в моей собственной квартире? Елена! Твоего мужа оскорбляют, а ты молчишь!

Два мордатых качка снова возникли в коридоре и замерли, с интересом наблюдая за происходящим. Елена Вячеславовна засуетилась пуще прежнего, перебегая взглядом с мужа на Вадима и обратно и попыталась внести нотку примирения.