Книга Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью - Янис Кууне

Засим он вернулся к думцам и назначил одного из них верховодить над возведением торговых столов. Если бы только челядин знал, за какие заслуги выбор пал на него, он бы так не кичился. Когда же князь наказал ему взять Годину с сыновьями в помощники, избранник и вовсе расплылся в довольной ухмылке, ведь теперь все провинности можно было свалить на толмача, а заслуги оставить себе.

И вот, получив напутствие князя, Година приступил к своей нелегкой службе. Для чего и послал нарядника на Гостиный двор за Варглобом и Ольгердом.

Масляная неделя

Если бы кто-нибудь спросил у Волькши, что из чудес Ильменьского торжища на Масляной седмице запомнилось ему больше всего, он бы надолго замолчал, перебирая в голове разноцветную вереницу тех дней.

Вспомнил бы он, конечно, ту радость, с которой они с Олькшей встретили нарядника, пришедшего проводить их в распоряжение Годины Ладонинца. Рыжий верзила еще только продрал глаза и рыскал по светелке в поисках еды. Спросонья он еще не до конца понял, что Волькшин отец оставил их куковать на Гостином дворе, а сам ушел по делам.

– Что ты гундишь? – недоумевал Ольгерд: – Твой отец, как есть, – важный человек. Вон, гляди какую нам светелку для постоя определили. Так что у него, поди, забот государственных полна торба. Он же сказал тебе, что когда понадобимся, он нас кликнет. А пока прикинь, что бы нам такого сожрать, а то я когда голодный, то злой, как пес. Не посмотрю, что ты мне брат, съем тебя поедом.

Да и что ему, Олькше, у него одна печаль: попасть в кулачную стенку да не пропасть там, а приглянуться князю, который после Ярилова дня новых нарядников набирать будет. Так что он мог преспокойно лодырничать всю седмицу. Волькша же, напротив, так мечтал поглазеть на ярмарочные диковины, что чуть не хныкал от расстройства, в Яви представляя себе, что проведет все эти дни за забором Гостиного двора.

Нарядник, который был послан за ними, не вполне понимал, как его чин рядится со званием помощника княжеского толмача, и потому постучал в дверь, прежде чем войти. Однако, узрев отроческую ряшку Волькша, тут же напустил на себя важности поболее иного сотника и хотел уже не взашей гнать парней к Године. Даром, что был он самое большее на пару лет старше Ольгерда. Сечный нож[185]на поясе и железный пернач[186]в руках застили ему взор и туманили разум.

В первый миг даже Олькша струхнул перед княжеским человеком. Но стоило Рыжему Люту подняться из-за стола и оказаться на голову выше нарядничка, как тот сразу образумился. Когда же Ольгерд стал натягивать варяжские сапоги, ретивец и вовсе поник головой. Только что не начал прощенья за дерзость просить…

С замиранием сердца вспомнил бы Волькша и возведение торговых рядов. Иногда парню казалось, что затея его отца провалится с треском и будет стоить ему, если не головы, то княжеского благоволения – всенепременно. Охотников беспошлинно торговать нашлась целая уйма. Склоки начались еще во время отбора плотников. Если бы не грозный вид Ольгерда, возвышавшегося за плечом Годины, быть бы Волькшиному отцу битому еще до начала ярмарки.

Но и после того, как работы начались, хлопот у толмача не убавилось. Многие «работнички» норовили срубить «свою лавку» повыше, да пошире других. А срубив, начинали они валять дурака. Дескать, для себя сделали, а на остальных наплевать. Таких «охотничков» приходилось сурово приструнять. И опять ор на все торжище.

А ведь Године надо было еще и гостей по лавкам рассаживать. Тут уж Волкановы способности к языкам пригодились так, как его отец и не загадывал. Он объяснял сыну, где гостя найти, как опознать и, главное, что и каким образом ему сказать. Вначале Година растолковывал все подробно, но со временем его наставления становились все короче. Но даже с поручениями дававшимися на бегу Волкан справлялся превосходно, о чем Годину на Масляной седмице в один голос уведомили все иноземные знакомцы. Дескать, такого учтивого и сметливого юноши, как толмачев помощник, они отродясь не видели. Узнав же, что этот юноша – сын Годины, они даже цокали языками от восхищения…

Даже спустя годы помнил Волкан, как в первый день ярмарки князь выехал осмотреть Торговую сторону и дать добро к началу торгов. Накануне вечером новые ряды еще вовсю рубили. Горели костры из стружек и щепок. Стучали молотки по долотам. Хвала Радомыслу, хоть плотники наконец вняли словам Годины и работали на совесть. Убегавшись за день, Волькша едва держался на ногах. Так что, когда отец повелел ему идти на Гостиный Двор спать, он противился лишь для вида, хотя и беспокоился за Годину всерьез.

От этого беспокойства Волкан и спал плохо, и проснулся поздно. Отца с Олькшей уже не было или, неровен час, еще не было. Наскоро одевшись, он выскочил из светелки на гульбище. Гостиный двор был пуст, зато из-за его частокола слышался многоголосый гомон.

Князь с конной дружиною как раз объезжал ряды лавок и приветствовал гостей и купцов. Так что прошмыгнуть к новым торговым рядам и поглядеть, все ли там в порядке, Волькша не мог. Только юрод осмелился бы перебегать улицу поперек конного воинства, да и то, была бы это последняя глупость в его жизни, – раздавили бы как клопа.

Пришлось дожидаться, пока князь сам направится к новым рядам. Тревожные мысли бродили у Волькши в голове, когда он шел за всадниками.

Внезапно дружина остановилась. Время текло, как теплый деготь: угарно и медленно. Не в силах больше бояться Волкан начал пробираться вдоль конного строя. Народ возле лавок шикал и толкался. Лошади косились и храпели. Один из дружинников пнул парня сапогом в ухо. Но Волькша упорно протискивался вперед.

И вот они – новые ряды. Как игрушечные. Нарядные. Ровные, как по струнке. Заставленные все до единого купеческими товарами.

Точно железные тиски отпустили сердце Волкана. Но длилось его благодушие не долго. Не успел он порадоваться тому, что затея Годины так ладно обустроилась, как вопиющее недоумение ворвалось в его душу. На его глазах Гостомысл хлопал по плечу и хвалил какого-то пузатого дворянина, которого на стройке никто и в глаза не видел.

– Это тот думец, который сии ряды возвел, – объяснил один дружинник другому.

«Как возвел?!» – чуть не закричал Волкан, но вспомнил, что отец учил его никому при дворе на слово не верить, кроме князя, да и тому с оглядкой.

Недоразумение разъяснилось само собой. Народ, ведь, не крот, он правду видит. Уже в первый день торгов все венеды именовали новые торговые лавки не иначе как Годиновыми рядами, а под вечер постельничий князя принес Волькшиному отцу в дар соболью шапку, которая еще утром украшала голову Гостомысла…

Погружаясь в воспоминания о тех днях, Волкан непременно вспомнил бы разноголосье дудок, гуделок, гуслей и бубнов, которое взвилось на ярмаркой, стоило только князю зыкнуть: