Книга Элианна, подарок Бога - Эдуард Тополь

Я кивнул. Я тоже считаю, что нет запретных тем, а если они и есть, то тем интереснее написать о них так, чтобы запреты отпали. Но одно дело, когда на эти темы говорят мужчины — Набоков, Генри Миллер или, на худой конец, Шелдон, а другое — Роза Мироновна Яровая, старший редактор издательства «Молодая гвардия». Впрочем, даже интересно, в какие откровения может пуститься редактор, вырвавшийся из зоны бесполой советской цензуры? Я достал из кармана диктофон и уже собрался включить его, но Роза сказала:

— Подожди. Еще один момент, — она перешла на «ты» и отпила кофе из маленькой фарфоровой чашки с японскими иероглифами. — Я изменю все имена и фамилии. Мы же в свободной стране, тут каждый может записать себя Спинозой, Алексом Кантом и даже Кларой Цеткин. Ты знаешь Канта? Между нами, он такой же Кант, как я Мэрилин Монро. Но это неважно. Согласен?

Я молчал. Я знал Сашу Канта, и Роза знала, что я знаю Сашу Канта, и я знал, что она знает, что я знаю Сашу Канта. Поэтому я молчал, но Роза, наверное, поняла меня по-своему и сказала:

— Сейчас этот Кант, он же Канторович, знаменит на Брайтоне так, как в Советском Союзе Юлиан Семенов, он же Ляндрес. Алекс работает в «Новом русском слове», а это здесь «Правда», «Литературная газета» и «Советский спорт» в одном флаконе! Конечно, до нашего приезда она тихо умирала. Выходила на жалких четырех страницах, крошечным тиражом, и, как ты сам знаешь, на первой странице вместо статей там печатались громадные траурные объявления и еще про то, что в похоронном доме Джека Яблокова всегда есть места для новых эмигрантов. Но зачем мы сюда приехали? Спать на кладбище? У нас столько энергии, как у Колумба, который, говорят, тоже не совсем испанец, а не то Колумбович, не то вообще Колумберг. И вовсе не Индию искал, а десять пропавших колен Израилевых. Короче, мы тут создали свою Америку — открыли русские магазины, аптеки, рестораны и врачебные кабинеты. И «Новое русское слово» расцвело! Теперь ее продают на каждом углу, как «Нью-Йорк Таймс» и «Дэйли Ньюз»! Ее продают по всей Америке и даже в Канаде! И делают эту газету уже наши московские журналисты — Борис Бочштейн, Владимир Козловский и, конечно, Алекс Кант, он же Канторович. Но Алекс самый знаменитый, потому что он каждый день пишет о нашей мафии, которую все тут называют «русской» или «красной». С этого он начал, когда приехал, — с репортажей об убийстве Евсея Агрона, крестного отца «русской мафии», и про другие авторитеты, которые ходят тут по Брайтону, как Беня Крик по Молдаванке.

Роза отпила еще глоток кофе и затянулась сигаретой. Я понял, что, как все московские редакторы, она любит длинные книжные предисловия, которые я никогда не читаю. Но здесь я был вынужден выслушать его до конца.

Выдохнув дым и глядя сквозь окно на серую паутину осеннего дождя и серое покрывало Атлантики, Роза продолжала:

— Да… Но если Бабель написал о Бене, он же Мишка Япончик, уже после того, как большевики его расстреляли, то Алекс Кант пишет о наших япончиках, когда те, вполне живые, могут из тюрьмы позвонить по телефону кому угодно и заказать любое убийство. Так что понятно, какой знаменитый этот Кант. И Козловский ему не уступает, пишет об американской преступности. А Бочштейн и Поповский ругают советскую власть, как будто мы сами не знаем, какая там жизнь. Про тебя я говорить не буду, ты теперь занят вашим радио, но должна все-таки сказать: почему никто из вас не пишет о чем-нибудь хорошем? Нет, я не говорю, чтобы вы писали очерки об ударниках капиталистического труда и строителях империализма. Но просто о любви хочешь послушать?

— Конечно, Роза, я за тем и приехал… — сказал я, думая, что предисловие закончилось, ведь все, что она сказала, включая обещание необычной лавстори, было в ее письме, которое пришло в нашу редакцию.

Но оказалось, я ошибся. По законам московской редакторской элиты в каждой истории, даже в предисловии, должно быть рондо, и Роза не могла не соблюсти этот закон.

— Очень хорошо, — сказала она. — В таком случае теперь, когда мы с тобой сидим на Брайтоне и, как сказал бы Исаак Бабель: «У вас на носу очки, а в душе осень», ты можешь записать историю про наших брайтонских Бонни и Клайда. Но, конечно, без моей фамилии. Зачем вам моя фамилия? Мы же в свободной стране, и тут каждый может назвать себя Спинозой, Кантом и даже Розой Люксембург. Так пускай я буду Роза Яровая, ты согласен?

Я радостно кивнул и включил диктофон.

* * *

Выйдя из лифта в отделанный мрамором холл компании Roberts & Smith Co., она мелкой походкой подошла к обширному полукруглому столу приемной:

— Доброе утро.

— Доброе. Чем могу помочь? — сухо ответила секретарша, с первого взгляда оценившая ничтожность посетительницы — на ней было простенькое платьице нищей студентки, никакой косметики на лице, а на ногах дешевые кроссовки, в каких ходят только курьеры. Да она и оказалась курьером — секретарши такого уровня не ошибаются.

— Я за пакетом для доктора Адамса, Adams Brothers.

— Секунду… — оттолкнувшись каблуком от коврового пола, секретарша отъехала в своем кресле к боковому стеллажу с письмами и пакетами и стала быстро перебирать их тонкими наманикюренными пальцами. А посетительница бегло оглядела ее стол — четыре белых телефона (один из которых уже журчит деловым звонком), белый телефонный аппарат-коммутатор, новенькая «кулачковая» пишущая машинка фирмы Bell & Paсcard, широкий, в полстола, календарь-блокнот с четкими столбиками записей, стаканы с остро отточенными цветными карандашами и авторучками. А в тылу, за спиной, — голубой, с синими прожилками мраморный простенок с золотыми буквами Roberts & Smith Co. Ничего лишнего, но все по «фирме».

— Извини, ничего нет, — секретарша стремительно вернулась к столу и взяла телефонную трубку: — Робертс энд Смит, доброе утро. Соединяю.

И, щелкнув рычажком коммутатора, снова посмотрела на посетительницу:

— Для Адамса ничего нет.

— Really? Вы уверены? — удивилась та и, достав из холщовой сумки потертый блокнот, открыла его. — Это же «Робертс энд Смит», верно? Мистер Адамс из Adams Brothers послал меня за пакетом от мистера Стенли Купера…

— Извини, у нас нет никакого Купера.

— Правда? А я ехала из Лонг-Айленда… — чуть не до слез огорчилась курьерша и кивнула на телефоны: — Можно я позвоню мистеру Адамсу?

— Конечно, — сжалилась секретарша и подвинула ей один из телефонов.

— Спасибо, я быстро, — неловким пальцем девушка спешно набрала десятизначный номер. — Алло! Доброе утро. Можно доктора Адамса?

Но в трубке был только стандартный голос автоответчика: «К сожалению, мы не можем сейчас ответить на ваш звонок…»

— Черт! — огорчилась девушка и положила трубку. — Извините, — сказала она секретарше. — Спасибо. Большое спасибо…

И, совершенно расcтроенная, направилась к лифту. А секретарша, тут же забыв о ней, сняла трубку с очередного приглушенно журчащего телефона: