Книга Последний пир - Джонатан Гримвуд

Элоиза застонала: ее нога все еще оставалась в стремени, а сама она лежала на земле. За ней по опавшей листве тянулся след в полдюжины шагов. Юбка задралась, и Элоиза тщетно пыталась ее опустить. Я бы помог, но под задранной юбкой я вдруг заметил белую кожу оголенного бедра и пушистый белокурый треугольник.

— Умоляю!

Отпустив голову лошади, я погладил ее шею, бормоча ласковые слова. Убедившись, что животное окончательно успокоилось, я прикоснулся к щиколотке Элоизы, и та вскрикнула от боли. Я понял, что проще отстегнуть стремя, чем вытаскивать из него ушибленную ногу. Получилось у меня не сразу — и все это время я украдкой, против собственной воли поглядывал на заветный треугольник. В самый последний миг, когда стремя уже вот-вот должно было отстегнуться от седла, я поддался соблазну и незаметно провел рукой вдоль пушистой щелки, собирая на палец вкус и запах. Легчайший привкус мочи, едва заметный след испаряющихся солей. Прекрасно.

— Вот так.

Я опустил ее ногу на землю. С моей помощью Элоиза кое-как встала и наконец отдернула юбку. Она хотела что-то сказать, но не решилась. Лицо у нее раскраснелось от пребывания вниз головой — и, надеюсь, от смущения. Элоиза не противилась, когда я встал на колени и снял с нее туфельку. Кости ступни целы, но с одной стороны лопнула кожа, а с другой уже расцвел синяк. Нам нужна была холодная вода — и как можно скорей. Я подвел Элоизу к ручью, усадил на берег, и она тихо вскрикнула, когда вода попала на открытую рану. А через минуту Элоиза уже сердечно меня благодарила.

— Что случилось?

Бедняжка, она не могла смотреть мне в глаза.

— Гадюка… Мне показалось, я увидела на дорожке гадюку.

День стоял жаркий, на тропах лежали пятна солнечного света, а гадюки любят спать на солнышке. Все может быть.

— Сами доедете?

Элоиза тревожно покосилась на свое седло. В конце концов она села впереди меня, боком, свесив ноги на одну сторону, а я обхватил ее руками, чтобы держать поводья. Мои объятья ее смутили, она постоянно извинялась, благодарила и ругала себя на чем свет стоит. Когда я сказал, что такое могло случиться с каждым, она чуть не залилась слезами. Глаза у Элоизы были все еще красны, когда мы подъехали к конюшне и навстречу выбежал конюх. А минуту спустя из дворца вышли Жером и Арман.

— Ее скинула лошадь, — коротко объяснил я. — Можно позвать врача, чтобы осмотрел лодыжку, хотя, на мой взгляд, ничего страшного. Не ругайте ее, она и так очень расстроена. — Я отдал ее на попечение Жерома, а сам устремился к воротам конюшни.

— Ты куда?

— Пойду поиграю с другими животными.

По крайней мере они, запертые в клетках, знают о своей неволе и, быть может, догадываются, что живут не так, как задумала природа. Я удалился, и Жером меня не остановил.

Ужин при свечах

Как приготовить фуагра в тесте

Замесите тесто из фунта муки, трети фунта хорошего сливочного масла, столовой ложки подсоленной воды и одного яйца, уберите в прохладное место. Отделите целую гусиную печень — фуагра — от вен, чтобы осталась только плоть. Чем больше и лучше печень, тем проще это сделать. Замочите перигорский трюфель в хорошем коньяке. Теперь мелко покрошите два ломтика копченого кабаньего мяса, немного топленого свиного сала и трюфель, хорошенько все перемешайте. Заверните в этот фарш печень, закрепите все тонкой жировой сеткой из желудка свиньи (подойдет и плодный пузырь, но жировая сетка лучше). Теперь оберните все в тонкий слой теста, осторожно заровняйте швы молоком и разгладьте, после чего обмажьте пирог взбитым яйцом. Запекать на среднем огне в течение часа и сразу же подать к столу. На вкус — восхитительно.

Вечером мы с Жеромом ели в небольшой столовой рядом с салоном Изобилия, через который мы прошли по дороге на ужин. Столы в салоне были заставлены блюдами с марципаном, серебряными кофейниками, разнообразными винами и ликерами. Салон был полон придворных, как буфет — еды, и в воздухе стоял запах кофе и сладкого шартреза, мешавшийся с омерзительной вонью дерьма и мочи.

— Веди себя прилично, — сказал Жером, и только тут я сообразил, что произнес все это вслух.

Маленькие шавки задирали лапы и мочились прямо на туфли гостей. Посреди зала стоял козел на кожаном поводке, с прической как у хозяина. Крошечная дама с морщинистым лицом и волосами до колен, в которые были вплетены розы и павлиньи перья, многозначительно улыбалась окружающим.

— Мадам де Лаборд, — прошептал Жером. — Кузина мадам де Помпадур.

В Версале было еще около дюжины подобных салонов, где герцоги и принцы накрывали столы для своих соратников и друзей, где обсуждалась политика и создавались союзы. Покои Жерома на втором этаже выходили окнами на королевский двор. Я спросил про личные покои Шарлота, которыми тот почти не пользовался. Жером поджал губы. Шарлот изредка бывал в Версале, и его апартаменты располагались на третьем этаже старого крыла, выходившего окнами на министерский двор. По кислой мине Жерома я понял, что его апартаменты куда меньше и хуже. Чтобы как-то разрядить обстановку, я справился о Лизетт и узнал, что та родила очередного наследника рода де Со. У Жерома пока были только дочери — я вновь ненароком наступил ему на больную мозоль.

В столовой нас уже дожидались Арман и Элоиза; она склонила голову ему на плечо, а его рука покоилась на ее плечах, и пальцы слегка касались пышной груди. Помню, в первые месяцы после свадьбы мы с Виржини могли сидеть так часами, наслаждаясь нашей близостью. Тогда мы не знали, что у нее в животе уже был Жан-Пьер.

— Они муж и жена? — шепотом спросил я.

— Брат и сестра. Сводные. — Жером произнес это обычным громким голосом, и я понял, что прекрасные создания безраздельно принадлежат ему. — Она унаследовала красоту матери, а он — похотливость отца.

Я удивленно взглянул на Жерома.

— А сговорчивы они потому, что я это знаю.

Юноша и девушка улыбнулись Жерому и дружно кивнули мне. Затем всякая жизнь покинула их лица, и они вновь обмякли, будто воздух вышел из их легких или же комната опустела, а мы испарились.

— Зачем ты их пригласил?

— Арман — твой секретарь. Элоиза — экономка.

— Жером. Зачем они здесь?

— В одной половине донесений о Паоли говорится, что он любит хорошеньких девушек. В другой — что ему подавай смазливых юношей. А несколько моих осведомителей утверждают, что он не прочь пошалить и с теми, и с другими. Желательно вместе… Не делай такое лицо. Знать о подобных вещах — моя работа.

Я вдруг припомнил совсем иные слова: юный Жером любил произносить громкие речи о том, как сделает Францию сильной и великой державой. Теперь мы сидели в комнате с гербом Короля-Солнца на двери, словно в издевку над нашими детскими мечтами. Его внука презирали собственные подданные. Его дворец вонял подобно клоаке. Каждая развязанная им война стоила нам земель и денег, которых у нас не было. Лучше бы я остался дома и сделал вид, что не получил письма.