Книга Красным по черному - Александр Огнев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ситуация изменилась после возвращения домой и рождения дочери, когда ей самой пришлось избавляться от порчи. Тот факт, что кто-то посмел и сумел сделать это в отношении неё, привёл Агату в неописуемую ярость. Цыганка, к которой она обратилась за помощью, была тоже несколько шокирована:
— Зачем я тебе? Ты сама всё можешь!
Наблюдая потом за её работой, заранее зная, что она сделает или скажет, Агата убедилась: это правда! И решилась…
Начала с подруги, от которой ушёл муж. Порча была качественная, на одиночество, делалась во время свадьбы… И «отделала» она добросовестно: уже через месяц у этой подруги неожиданно, от рака, умерла тётка. Но перед смертью она призвала племянницу к себе, чтобы покаяться и попросить прощения. И та простила…
Довольная бабка поздравила с почином:
— Вот видишь, как у тебя хорошо получилось! А теперь попробуй приворожить!
— Не хочу я людей портить.
— Портить… — в мгновенье от бабкиного благодушия не осталось и следа. — Не «портить», а использовать дар в полной мере и за настоящую цену, не размениваясь по мелочам. Я говорила тебе, что это должно стать делом всей жизни, а никак не дополнительным источником дохода. Да, крупно повезло мне с наследницей!..
И через некоторое время Агата сделала-таки свой первый приворот. А уж потом… Отвороты, отделывания и привороты выстроились в «общую очередь». Только бабке всё было мало.
— Слишком ты добрая, а быть добренькой — самое простое. Ты «по доброте душевной» уже вышла замуж. И кому от этой твоей доброты легче или лучше стало?
Да уж! Кто знает, как сложилась бы жизнь, не предупреди бабка заранее, что замужем она будет не больше пяти лет, а потом либо разведётся, либо овдовеет. И она, как всегда, безоговорочно поверила. И отказалась от любви, выйдя замуж за почти случайного, нелюбимого — первого встречного, как говорят в народе. С мужем они действительно прожили недолго, и хотя он её любил, рассталась Агата с ним спокойно и без сожаления.
Накануне свадьбы бабка тоже пожаловала с предупреждением: «Смотри, девушка, не промахнись, не будь упряма, не иди против себя, против судьбы! Наслаждайся тем, что есть, пусть даже недолго!..»
Но она считала себя чересчур умной и взрослой. И слишком любила Валерку…
После замужества, почти каждую ночь видела она один и тот же сон: они идут навстречу друг другу, проходят мимо, делают ещё несколько шагов и оборачиваются — одновременно!.. В этот миг она всегда просыпалась и всегда — в слезах. А в результате, так и не найдя покоя, не сумев от любви сбежать, попросту убила её, сделав самоотворот и укоротив себе жизнь.
Во время войны в Приднестровье Валерка служил сначала командиром роты, а потом и комбатом. На передовой батальоны меняли еженедельно, и он иногда приезжал на побывку. Как она просила его не ехать больше, оставить эту никому ненужную войну! А он отвечал, что честь офицера — это всё, чем он располагает, и «бросить войну» — значит бросить ребят, которыми командует и которые верят ему. И в разведку, и на переговоры Валерка всегда ходил сам и один — именно потому, что не мог даже вообразить себе, как бы он сообщил чьим-то родителям о гибели сына. И ребята боготворили его! Она, почему-то вспомнила, как он объяснял ей, что если слышен грохот и разрыв снарядов, то это наши обстреливают, если же снаряды ещё и воют, то это нас бомбят…
Молить Бога — всё, что ей оставалось. И она, некрещёная и отмеченная, молилась — неистово и страстно! Может, поэтому и ранило его, и отправили в госпиталь, куда-то в Россию, на несколько месяцев…
А потом родилась Любка — незадолго до того, как они с мужем разбежались окончательно. И многие считали, что она — от Валерки. Он сам, вернувшись, долго всматривался в «малую», пытаясь угадать что-то своё, и даже немного расстроился, когда она сказала, что ребёнок не его …к сожалению. Его родители дважды приезжали — просили прекратить их отношения, а сестра, дура, вообще, считала, что она Валерку приворожила.
Он же так и остался для неё загадкой. Однажды они зашли в церковь, и Валерка вдруг начал ставить свечки и молиться. Она была не на шутку удивлена, что-то сказала по этому поводу… А он взглянул на неё — как-то странно, не как обычно… И тихо и очень серьёзно ответил — словно попрощался:
— Любовь к женщине рассеивается, как туман. А любовь к Богу вечна!
Вот после этого она и сделала — то, что сделала…
В небе — звёздные россыпи,
Тихий голос — в ночи:
Пощади меня, Господи,
От Любви отлучи…[35]
Бабка была в ярости. Сказала, что таких неблагодарных дур ещё не встречала! Не для того передавала она ей тайную веду, чтобы она так глумилась, сумасбродствовала и позорила род! А потом неожиданно посоветовала уехать подальше.
— Куда уехать? У меня здесь дом, хозяйство… Да и клиентура, между прочим!
— Ничего, хозяйством разживёшься, клиентурой — тоже, народу там поболе будет, чем тут, в миллион раз. И дом тебя уже ждёт. Утром получишь телеграмму: твоя питерская тётка отошла. Езжай, «вступай в наследство»!
Так, «нежданно-негаданно» Агата и оказалась здесь, в Петербурге. Или почти в Петербурге: от площади Победы до ворот её дома — полчаса на машине…
Стрелка спидометра плавно курсировала между «70» и «80». Круглов спешил. Нужно успеть заскочить домой и поспать хотя бы пару часов. Сутки без сна давали себя знать.
Вся эта чертовщина изначально как-то слабо укладывалась в его прагматичном мозгу. Но факты — вещь упрямая, и то, во что поначалу никак не верилось (просто потому, что такого не может быть), в результате длительного и подробного анализа, приняло очертания вполне допустимой гипотезы, а затем превратилось в единственно возможную версию, хоть как-то объясняющую столь неожиданное крушение мощной и незыблемой — каких-нибудь полгода назад — империи Монаха.
Только объяснение это само по себе мало что давало Круглову и, как это ни смешно, не столько приближало к успеху, сколько отдаляло от него. Особенно если принять во внимание отношение к этому бати, генерала — человека, которого Олег не просто любил и уважал, а почитал, пожалуй, не меньше, чем отца родного…
Он улыбнулся своему непроизвольному «не меньше» вместо «как» и связанному с этим воспоминанию.
То ли в девятом, то ли в десятом классе, видя, как большинство мальчишек пытаются подражать ему, совсем недалеко ушедший от них по возрасту Саныч припёр на урок Библию (что в те годы — в самом конце семидесятых — наверняка, могло рассматриваться как криминал), и они дружно выясняли, чем «почитание отца своего» отличается от «сотворения кумира». Именно тогда Саныч отменил на своих уроках обязательное приветствие вставанием каждого вошедшего взрослого.
— Вы дома встаёте, когда в комнату входит кто-нибудь из родителей? — просто спросил он в конце, когда, казалось, все и всё уже обсудили. — Нет? Почему же тогда вскакиваете, как «ванька-встаньки», при появлении посторонних дядь и тёть, даже если это ваши учителя? Или вы им обязаны больше, чем жизнью?
