Книга Камера смертника - Борис Рудаков

Я отшатнулся от неожиданности. Такого эффекта я не ожидал! Черная «девятка» дважды перевернулась в воздухе, пролетев мимо меня в каких-то двух метрах, и ударилась об асфальт. Открылся багажник, выбросив на дорогу какой-то хлам, машина со скрежетом проехала на боку и ударилась капотом об угол киоска. Я почувствовал, как содрогнулась от удара земля под ногами. А еще я обратил внимание, что на улице воцарилась странная тишина. Хотя, может, мне это просто показалось.

Стараясь держаться за деревьями, я побежал к машине. У нее что-то шипело и потрескивало, и я боялся, что сейчас взорвется бензин. Точнее, я боялся, что это случится, когда я окажусь рядом. Или уж пусть взрывается сейчас, или совсем пусть не взрывается, мысленно просил я. Мне нужно было сделать контрольный выстрел, добить этого урода за рулем. Убедиться, что он умер, а иначе и огород городить не стоило.

Я не добежал трех метров, когда раздался страшный хлопок, который сорвал крышку капота и отбросил прямо в мою сторону. Полыхнуло пламя, мгновенно осветив все вокруг страшным желто-красным светом. Я даже присел от испуга. Горел двигатель; наверное, пока еще взорвался только карбюратор. Но уж раз началось, то этим все не ограничится, потому что есть еще бензопровод, а он соединяет двигатель с бензобаком. А сзади нарастал рев нескольких автомобильных моторов.

Я удалялся быстрым шагом, стараясь держать себя в руках и не бежать. По ушам внезапно ударило. И тут же пахнуло страшным жаром, бензиновой вонью. Я понял, что взорвалась машина, но не оглянулся, а только прибавил шагу. Шансов у Баранова не было никаких. Живой или мертвый, но сейчас он находился в салоне горящей как факел машины. И горел вместе с ней. Живой или мертвый?

А если он еще живой? От этой внезапной мысли мне стало страшно до такой степени, что я остановился. Но этот же страх снова погнал меня вперед, подальше от ужасного места. Как будто кто-то другой переставлял мои ноги, шевелил моим телом и уносил меня в сторону от криков людей, от адского огня, от бесовских красных всполохов, плясавших на стенах домов, в стеклах окон и витрин. А если он еще живой, билась в такт шагам мысль в моей голове, а если он еще живой…

Картина избиения тремя пареньками пьяницы, доводившая меня раньше до бешенства, вдруг помутнела, стала расплывчатой. И судьба забитого насмерть человека, и судьба студента, который вмешался, а теперь стал обвиняемым и которого невинно осудят, – все это стало неважным, второстепенным. Я почти физически ощущал, как корчится в машине человеческое тело, как в легкие врывается раскаленный воздух; как загорается на нем одежда, трещат волосы, пузырится и обугливается кожа… Человек не может кричать от ужаса и нестерпимой боли. Последний неистовый всплеск безумия швыряет его в бездну смерти. И он больше не шевелится, а только чернеет. Лопается и сползает с черепа кожа, обнажаются кости рук, нестерпимо воняет горелым мясом…

Боже мой! Боже мой, что я натворил! Мое лицо скорчила такая судорога, какая бывает у людей в минуты отчаяния, безумной истерики, страшного горя. Эта судорога коробит лицо и выбрасывает водопады слез, исторгает бурные рыдания отчаяния. Но слез не было. Что я натворил! Я наказал человека смертью, но какой смертью! Да, подонки, мерзавцы, но такого сотворить я не хотел. Это же настоящие муки ада – все то, что Баранов испытал перед смертью. Но он и достоин ада. И все же мне было страшно…

В эту ночь ночевать домой я так и не пришел. Я бродил по аллеям, скверам, паркам, просто по пустынным улицам. Размышлять я не мог, анализировать тоже. Я просто ходил, садился на лавки, вставал и снова ходил, а в голове слабо трепыхались остатки мыслей, практически остатки сознания. Я хорошо помню, в какой шок тогда поверг меня мой поступок. И только к рассвету в голове прояснилось. И как сквозь рассеявшийся дым, как через осевшую на землю листву деревьев и копоть пожарища проступила одна-единственная мысль. Она была четкой, простой и понятной.

Это было утро искреннего раскаяния, утро прояснения после пережитого горя и страха. А мысль была следующей. Мальчишки из ухарства, дебильного геройства развлекались тем, что били беззащитного человека. И убили его. Они достойны наказания, и я наказал главного из них – того, кто это организовал, кто вдохновил своих дружков на этот поступок, на это развлечение. Я пожалел остальных, решив наказать смертью одного. Я посчитал, что они все поймут, и это будет им предостережением впредь. Но продажный следователь по сговору с родителями преступников сделал преступником свидетеля. Если бы не следователь, то троице преступников сидеть в тюрьме, а студент был бы жив.

Но сидеть будет невинный студент, который оказался способен на благородный и геройский поступок. И тогда вмешался я, потому что следователь оказался таким же подонком. И поэтому я подверг страшной смерти Баранова, которого хотел просто застрелить. И кто же виноват во всем ужасе, что пережил я, и пережил перед смертью Баранов, и переживет в колонии студент, которому, кстати, следователь сломал жизнь? Кто во всем виноват? Следователь! Вот кто виновник, вот кто спровоцировал все последствия, вот кто усугубил ситуацию до нечеловеческого ужаса, вот кто достоин смерти.

Это не явилось открытием, это было нормальной для меня потребностью, моим моральным правом. Это было моим долгом, именно моим, потому что мне уже терять было нечего. Что меня ждало в будущем? Тягость семейной жизни, черный рок бездетного существования, кошмарные сновидения до самой гробовой доски! Еще что? Да ничего! Бизнес, деньги, карьера – все это меня не интересовало, во всем этом не было никакого смысла. Пока рядом живут такие люди, как эти Вареные, Барановы, как эта дура-врачиха, как этот следователь, – другим людям жить будет тошно, страшно. Нормальным людям, которые хотят счастья, мира, спокойствия; хотят радоваться жизни, детям, солнцу, небу. Обычным нормальным людям будут мешать мерзавцы, негодяи, подонки. Они будут мешать ходить по улицам, работать, рожать. Они будут просто мешать жить! И кто-то должен помочь государству избавиться от них. Потому что государство – это множество должностных лиц, множество чиновников, и все они разные. И ведь есть там, наверху, нормальные, приличные, честные люди. А есть и откровенные негодяи. И честным трудно добраться до самых низов, до истоков проблем. А я как раз тут, внизу, у истоков.

Да, я здесь. Я один, мне никто не поможет, не посоветует. Меня никто не поддержит; скорее, меня постараются остановить, особенно те, кто сам преступает закон. И значит, идти нужно до конца. И я должен остановить этого следователя, потому что он и дальше будет покрывать виновных, потому что и дальше за взятки будет сажать невинных за решетку. Я, конечно, понимаю, что не следователь сажает, а судья. Но судья-то будет опираться на материалы, на доказательства следователя. И где гарантия, что и он не окажется таким же продажным?

Значит, начинать надо снизу, со следователя. И я начал. Путь у меня был один, поскольку я не знал ни его, ни места, где он сидит. Я просто пошел в милицию и стал добиваться, чтобы меня допросили по тому преступлению, потому что я важный свидетель. И меня в конце концов направили к следователю по фамилии Рябченко.

Еще не закончился день, как я вошел в кабинет, где на двери красовалась табличка «Следователь Рябченко Л.П.». К моему огромному изумлению, следователем оказался не мужчина, а женщина. Черноволосая, крупная женщина в массивных очках на прыщавом лице. Она сразу посмотрела на меня с неудовольствием, с раздражением. Понятно, ведь я ей всю схему ломаю. Может, она вообще прикидывала в уме, что если я начну сильно настаивать на невиновности студента, то она и меня в преступники определит. А вот на это я ей времени не дам. И повода не дам, потому что ни на чем настаивать я не буду.