Книга Клара и тень - Хосе Карлос Сомоса

— Всему свое время, дружочек. Нетерпеливость картине не к лицу.

В этот момент что-то стряслось. Пришел Уль и начал сердито и горячо выговаривать Герардо. В его словах слышалось недовольство. Парень покраснел и отступил назад. Ей показалось, что Уль любит покомандовать и, наверное, ругает своего помощника зато, что тот слишком много с ней говорит, ведь она всего лишь полотно. Потом Уль обернулся и посмотрел на тело Клары на комоде. В ответном взгляде Клары читалось беспокойство. Ей ужасно не нравился осмотр, проводимый этими глазами, скрытыми далеко в глубине стеклянного туннеля очков. Он поднял палец, словно нож, и поднес к ее животу. Она решила не двигаться ни на миллиметр, если ей этого не прикажут. Напрягла мускулы и застыла в ожидании. «Какого черта он задумал?»

Она почувствовала, как шершавый палец Уля пополз по ее загрунтованной коже. Перчаток на нем не было, он первый касался ее голой рукой. Палец провел нисходящую линию. Клара не знала, был ли в этом каком-то смысл, или он просто задумался. Палец обвел кругом ее половые губы, и она не смогла удержаться и шевельнулась. Палец рисовал невидимые линии. Ощущение не то чтобы возбуждало ее, но поддразнивало возбуждение. Она напрягла мышцы живота, но не двинулась с места. Палец поднялся выше и написал горизонтальную восьмерку (или знак бесконечности) вокруг ее грудей. Поднялся выше, к шее, прошелся по подбородку. Она не дышала. Палец остановился, коснувшись рта, развел губы. Клара помогла ему, послушно разведя зубы. Неприятный гость нащупал ее язык. А потом, будто уже проверил все, что хотел проверить, убрался восвояси.

Ее оставили одну. Она слышала, как они беззаботно болтают на крыльце.

В чем смысл этого обследования Уля? Хотел оценить фактуру ее кожи? Вряд ли. Во время осмотра ей было довольно неловко.

Когда зазвенел таймер, в поле ее зрения вернулся Герардо в новых резиновых перчатках и взял новую баночку с краской.

— Юстус тут начальник, — шепнул он. — Он немного странный, ты сама увидишь. Что у нас теперь? Ах да, оттенок тридцать шесть.

В полдень ее позвали обедать. На столе на кухне стоял подносик, затянутый пленкой, как в самолетах. На нем был сандвич с курицей и зеленью, йогурт, сок марки «Ароксен» и пол-литра минеральной воды. Обедала она в одиночестве (они решили поесть на крыльце), босая, нагая, с забором из двадцати пяти пронумерованных линий розоватого телесного цвета на животе. После быстрого визита в туалет вечер продолжался без перебоев. На ней нарисовали еще сорок линий, теперь уже на спине. Календарь потерпевшего кораблекрушение. Последние линии карабкались по изгибу ягодиц. Они уходили, возвращались, чтобы проверить результат, иногда фотографировали. Клара пыталась уговорить себя, что это все вступление, что на следующий день все будет по-другому. Она не хотела признать, что первый день работы в Фонде принес ей разочарование.

В один прекрасный момент стемнело. А она еще так и не видела окружающего пейзажа.

— Сегодня ночью не мойся и линии ничем не прикрывай, — сказал ей Герардо. — Ляжешь на матрасе на спину, рядом поставишь таймер. Он будет звонить каждые два часа. Как зазвонит — ты переворачиваешься, будто оладушек.

— Ага, ладно.

— Завтра рано утром мы снова придем.

— Ага.

— Ужин на кухне. И не забудь: услышишь таймер, раз — и переворачиваешься. — Он сделал жест руками.

— Как оладушек, — согласилась Клара.

— Точно.

Когда он улыбался, глаза Герардо блестели. Уль позвал его. Парень быстро исчез.

Это случилось среди ночи, после второго звонка таймера.

Лежа на матрасе на животе, Клара очнулась от неглубокого сна. Пока она переворачивалась, ее сонным глазам показалось, что цвет темноты изменился.

Все произошло очень быстро, в мгновение ока. Она повернула голову и посмотрела в сторону находившегося слева окна. Видны были только тени, линии деревьев и ветвей, но она была уверена, что всего секунду назад эти тени были другими. Она приподнялась, локти погрузились в матрас. Задержала дыхание. Прислушалась. Под окном слышались шаги в траве? Наверняка сказать было трудно, потому что под порывами ветра деревья стегали друг дружку.

Она вгляделась в полумрак. Посмотрела на свои голые ноги, вытянутые параллельными линиями. В комнате было всего три предмета: она, таймер и матрас. Таймер отсчитывал секунды за ее спиной.

Она поднялась и робкими шажками подошла к окну. Полнейшая темнота. «Невероятно, как страшно в такой темноте за городом», — подумала она. Ее кожа хотела затянуться сеткой страха, но гладкая грунтовка не давала ей покрыться пупырышками. Окно — целый мир черных линий. Она придвинулась к стеклу. Перед ее глазами за долю секунды проплыло желтолицее чудовище, но она знала, что стекло отразит ее, и не испугалась.

Снаружи никого не было, или по крайней мере она никого не увидела. Снова прислушалась. Ветер шевелил ветки.

Она прикрылась руками, защищая свое тело, и вернулась к матрасу. Легла на спину. Сердце стучало в ушах, как молоток.

Она вспомнила вечер, когда вышла из дому, направляясь на грунтовку. Только что испытанное чувство походило на тогдашнее, но было гораздо сильнее.

Ей показалось, что кто-то подглядывал за ней через окно как раз перед звонком таймера.

Кто-то, кто был снаружи, в ночи, и следил за ней.

●●●

В круге — ужас.

С угрожающей медлительностью возвращаются к жизни «Монстры» из Музея современного искусства.

Девушку, плавающую в стеклянном бассейне с грязной водой, зовут Рита. Ей оказывают помощь первой, потому что нагрузка у нес немалая: шесть часов в день изображать органические отходы с волосами, запутанными в пластмассах и нечистотах, — работа непростая. Эту картину купила одна шведская фирма, и месячная плата за аренду сделала возможным невозможное: Рита каждый день ныряет в клоаку с дерьмом и при этом чувствует себя счастливой. В свободное время она даже, так сказать, «выходит в общество» (хоть и жалуется, что запах из волос не выветривается). Сейчас она восстанавливает дыхание на поверхности и ждет, пока снизится уровень воды. Ее лица не видно, но мы видим, как ее длинные ноги колышутся, словно белесые водоросли. А если она жалуется на волосы, пусть посмотрит на Сильви. Сильви Гейлор — «Медуза», картина маслом, оцененная больше чем в тридцать миллионов долларов с астрономической цифрой месячной арендной платы. Все это потому, что десять окрашенных в ультрамарин живых гадюк, извивающихся у нее на голове, надо кормить и довольно часто менять. Длиной они в руку взрослого человека и зажаты в тонкий корсет из проволоки в форме волос, который позволяет им шевелить только головами и хвостами. Змеи в принципе в искусстве не разбираются и очень нервничают, если их заставляют шесть часов в день терпеть зажимы на чешуе. Некоторые дохнут на голове у Сильви, некоторые извиваются в сумасшедшей ярости. Организации по охране природы и общества защиты животных подавали в суд и ставили пикеты перед дверями музеев и галерей. Они уже стали старыми знакомыми и по сравнению с группами, протестующими против других картин коллекции, кажутся малочисленными и безобидными. Но о бедной Сильви никто не думает. Конечно, Сильви платят, но каких денег хватит, чтобы заплатить за ее бессонницу, за странное отвращение, мешающее ей причесываться, или за это замогильное ощущение, которое накатывает на нее иногда, когда она говорит, смеется, ужинает в ресторане или занимается любовью, и от которого ей кажется, что кто-то гладит ее по волосам, или щиплет соски, или царапает ее пальцами, лишенными ногтей?