Книга Марк Шейдер - Дмитрий Савочкин

Похоже, это конец.

И внезапно, прогуливаясь по террикону, наблюдая за тем, как рабочие лениво машут бесполезными инструментами, как инженеры вяло пытаются просчитать, куда следует рыть, слушая, как кто-то уже вызывает меня по телефону, чтобы спросить, сколько денег мне понадобится, чтобы в шахте не осталось живых, я понимаю, что все это: и шахта, и завал, и перспективы развития угольной промышленности – на самом деле не имеет никакого отношения к порошку. Ни к зеленому, ни к желтому.

Я думаю, что все, что происходило, все, что происходит или будет когда-либо происходить с нами в нашей стране, в шахтах, куда мы каждый день спускаемся, чтобы никогда оттуда не подняться, имеет отношение только к нам.

И ни к чему больше.

И когда я возьму трубку, я просто представлюсь и спрошу, кто это, а потом скажу: «Я думаю, как обычно».

Но на этот раз на самом деле я не думаю, как обычно.

На этот раз – я уверен, все будет по-другому.

И не надо обладать какой-то невероятной фантазией, чтобы представить себе, что будет дальше.

Что-то остается в истории, а что-то нет.

Я почти уверен, что все эти президенты, министры, депутаты и губернаторы – короче, все эти тролли, управляющие нашими жизнями и заставляющие нас ходить по заколдованному кругу до самой смерти, – останутся в истории. А шахтеры или оперуполномоченные отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков – нет.

Дальше я просто обнародую записи, которые сделал перед тем, как первый зам попытался меня уволить.

Это просто.

Мне достаточно не сделать одного телефонного звонка.

Мне достаточно не обновить один почтовый ящик.

Мне достаточно умереть.

В любом из этих случаев вся история, старательно записанная мною, аккуратно собранная и систематизированная, попадет в прессу, в Интернет, на телевидение, попадет в руки врагов тех, на кого я работал все эти годы. Это станет достоянием каждого человека в этой стране и далеко за ее пределами.

Только послушайте.

Все начнется почти незаметно, так, что никто не сможет выйти на центральную площадь города и пафосно заявить: «Началось!» Все начнется с того, что водители, которым будет гореть красный свет, перестанут пропускать другие машины и торговки сигаретами около подъездов перестанут платить ментам за крышу. Дальше – больше, люди не будут платить налоги, никто не будет соблюдать законы, вообще придерживаться каких-либо правил. И, в конце концов, страну захлестнет.

Это будет абсолютный, неконтролируемый хаос. Это будет страна, в которой никто больше не будет верить никому. Государство, по сути, перестанет существовать: фискальные органы больше не смогут управлять происходящими процессами, экономика остановится, люди начнут выходить на улицы и громить витрины. Это будет гражданская война, революция и столкновение планеты с астероидом в одном флаконе.

Я думаю, это будет полный и окончательный конец перспективам развития угольной промышленности на Украине.

Поначалу, конечно, соседние государства растеряются. Я уж не говорю о наших, украинских, олигархах. Никто из них никогда не имел дела с таким масштабным и непредсказуемым хаосом. Но очень скоро ситуация начнет принимать понятые очертания. Люди начнут импортировать сюда оружие, наркотики и алкоголь и экспортировать отсюда красивых девок, человеческие органы и алкоголь. Только импортировать будут один алкоголь, а экспортировать – другой. Вокруг поселений олигархов, которые будут организованы в хорошо охраняемые замки и крепости, начнут образовываться подобия городов, после чего придет время для новых государств. Часть из них будет спонсироваться НАТО, часть – Россией, некоторые будут получать финансирование в Турции, Китае, Японии и ЮАР.

Рано или поздно все устаканится.

На месте Украины образуется несколько крупных стран: Донецко-Криворожская Республика со столицей в Днепропетровске, Приморская Республика со столицей в Одессе, Галицкая Республика со столицей во Львове, Республика Крым. Отдельные княжества образуют Черновцы и Чернигов. Киев вместе со всей Центральной Украиной сформирует Народную Республику и будет утверждать, что историческая роль киевских жителей, спасших всю Европу от вторжения хана Батыя, требует от демократических государств не признавать сепаратистские правительства остальных республик.

В конце концов практически все земли окажутся в той или иной степени проглочены соседями Украины. Где-то – под видом миротворчества, где-то – в качестве одолжения давно истосковавшемуся по порядку населению украинских областей, а где-то – просто так. Пришли и взяли.

Я стою на самом краю шурфа, смотрю на инженеров, которые копошатся вокруг, на спасателей, на грозов, которые не успели спуститься в забой и только потому остались живы, и думаю о том, как Украина перестанет существовать.

На этот раз навсегда.

Разве это не то, о чем мы мечтали все эти годы?

Спустя мгновение я уже лежу под завалами, ровно тремястами метрами ниже, метр за метром, базальт, песок, опять базальт, гранит и уголь, триста метров – в одно мгновение. Я лежу в абсолютной темноте, потому что я только что выкрутил лампочку, и теперь только обоняние подсказывает мне, что я все еще жив. Скорее всего, троллям просто не хотелось убивать меня сразу. Я могу пошевелить головой и плечами и почти свободно могу двигать левой рукой, хотя она налилась и слушается меня с трудом. Но все равно эта рука куда лучше, чем мои ноги. Теперь, думается, вряд ли я вообще когда-либо узнаю, что с ними.

От этого становится немного грустно, но не очень.

И внезапно я начинаю различать какое-то трудноуловимое мерцание. Это нельзя назвать светом – скорее, какое-то ощущение. Из темноты ко мне что-то приближается.

Это маленькая девочка. И на этот раз она пришла за мной.

Я уже знаю, что живым я буду стоить гораздо дороже, чем мертвым.

И я, лежащий глубоко под землей, и я, стоящий на поверхности земли на самом краю шурфа, теперь отлично знаю, что я буду делать дальше.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять это.

Я просто хочу все это достойно закончить.

И я делаю шаг вперед.

30

В доме Отца Моего много коридоров.

Конечно, когда меня засыпало в забое, я умер.

Я не могу сказать, что для меня что-то существенно поменялось – по крайней мере в плане работы. Она все так же однообразна и все так же черна: выработки, лавы, гезенки, квершлаги и бремсберги. Единственное, что точно теперь отличается, – слово. ЭТО слово.

ЗАБОЙ.

Теперь я могу произносить его в любой момент, столько раз в день, сколько захочу, – и с ним все в порядке. С ним и со мной. И вообще, я, честно говоря, уже не помню, что такого страшного было в этом слове раньше. Я даже повторял его про себя много-много раз подряд, пока оно не потеряло свой смысл окончательно, чтобы понять, что же меня в нем пугало. Но так и не вспомнил.