Книга Жизнь ни о чем - Валерий Исхаков

— Пошел бы ты:

Теперь она чуть больше походила на прежнюю Нину.

Это в моих воспоминаниях, написанных для чужих глаз, все между нами было тихо да гладко. Не потому, что врал, а потому, что вспоминалось только хорошее. А танцы — вещь азартная, иногда так заведет — готов за малейшую ошибку партнершу убить. И ругались мы по-страшному, и швырялись друг в друга тяжелыми предметами, и не разговаривали неделями. Все было. И теперь то же самое. Завела себя Нина, закрутила внутри пружину так, что вот-вот лопнет, и одной неосторожной фразы было достаточно, чтобы пружина раскрутилась с треском — да мне по лбу.

— Шел бы ты на фиг отсюда, Сережа! Никто тебя сюда, между прочим, не звал. С чего ради ты вдруг ко мне заявился? Жена из дому выгнала?

— Пока нет.

— Жалко. Но тем лучше для тебя. Есть, стало быть, куда пойти. Не будет меня совесть мучить, что выгнала тебя на улицу. Жена-то богатая небось, а, Сережа?

— С чего ты взяла?

— Так не на свои же кандидатские ты такую машину купил. Или ты уже доктор?

— А про то, что я кандидат, откуда знаешь?

— Сорока на хвосте принесла:

— Передай сороке, что я еще не доктор. Но скоро буду. А машина не моя — казенная.

— Ты, стало быть, с подорожной по казенной надобности?

— Вроде того.

Перерыв. Не то перемирие, не то просто перекур. Каждый закурил свои, прикурил от своей зажигалки. Даже пепельницу мне Нина отдельную поставила. Чтобы не смешивался ее пепел с моим. Смешно.

— Чего ухмыляешься?

— Так, представил:

Две урны с прахом — ее и моя. И чей-то голос за кадром убедительно просит: «Только не перепутайте! Только чужого пепла не насыпьте!» Как будто на том свете не все равно. Может быть, даже веселее будет, если перемешать. Добавить моего пепла к ее праху. Или наоборот.

— Выпьешь?

— Не стоит. Я за рулем. Машина чужая, лучше не рисковать.

— Ну и правильно. Я бы тебе предложила остаться — по старой дружбе. Но не могу. Свидание у меня сегодня. Дочка уехала к отцу своему погостить. Так что никто не будет меня презирать. Никто не будет мораль читать. Грех не воспользоваться моментом, ты уж прости.

— Я понимаю.

— Ни черта ты, Платонов, не понимаешь. Ты даже и не пытаешься понять. Ты слушаешь меня и не слышишь. Все вы, мужики, такие:

— А-а:

— Что «а-а»?

— Теперь понимаю.

Я действительно начал понимать. Отдельные мелочи, детали обстановки, мелькнувшие в разговоре слова и фразы, что-то такое в самой атмосфере квартиры, фотографии на столе, заставка на экране монитора — компьютер тут, видимо, не выключается никогда, — список собеседников, а точнее собеседниц в постоянно присутствующем на экране меню ICQ:

— Нет, — махнула рукой она. — Я так все-таки не могу. Черт с ним, со свиданием, в конце концов! Положу тебя в Машкиной комнате. А сейчас я хочу кофе с коньяком. И хочу, чтобы ты со мной выпил.

— Я выпью. Выпью. И совсем не обязательно портить из-за меня свидание. Твоей подруге будет неловко при мне. Да и мне, честно говоря, тоже. Когда вы встречаетесь?

— В шесть.

— А сейчас только половина первого. У меня в запасе целых пять часов. Две рюмки коньяка за пять часов выветрятся без следа. Или ты хочешь заставить меня выпить целую бутылку?

— Нет. Двух рюмок будет вполне достаточно. Мне тоже много нельзя. Она: — Нина улыбнулась. Нина улыбнулась мне благодарно. Ей стало легче со мной, не надо больше притворяться. — Она не любит, когда я много пью.

— А ты много пьешь?

— Сейчас уже нет. А раньше у меня были проблемы. Пришлось лечиться.

— Я тоже был на грани. Но обошлось.

Это неправда. Ложь во спасение. К опасной грани я даже близко не подходил. Хотя прокурорские пьют ничуть не меньше милицейских. Некоторые даже больше. И в академии юридической все навечно пропахло коньяком. Но все же я не дошел до той стадии, когда без выпивки не прожить и дня.

Когда Нина вышла на кухню, я быстро расстегнул на груди рубашку и перемотал пленку крохотного диктофона, спрятанного у меня на животе. Вряд ли все сказанное нами до сих пор представляет какой-то интерес для Игоря Степановича. Будет обидно, если пленка кончится как раз тогда, когда мы наконец заговорим о деле. Я успел перемотать пленку и даже проверить при помощи крохотного наушника, спрятанного в воротничке рубашки (ну чем я не шпион!), качество записи, прежде чем в коридоре раздались шаги.

Нина принесла кофе — настоящий, черный, с густой коричневой пенкой, расставила на столе между нами рюмки, маленькие, из полупрозрачного фарфора, кофейные чашечки, блюдце с нарезанным и посыпанным сахарной пудрой лимоном и бутылку грузинского коньяка. Нина разлила кофе, я наполнил рюмки.

— Ну: За что выпьем?

— За нас, — предложила она.

— За нас!

Мы выпили. Закусили лимоном. Прихлебнули кофе. И как по команде закурили. Кофе, коньяк и сигарета — три обязательные составляющие. Одно без другого теряет половину своей прелести.

— А помнишь, — улыбнулась сквозь сигаретный дым Нина, — как Наталья угощала нас французским коньяком?

— Еще бы!

— Почему-то коньяк был в графинчике. И она долго объясняла, что бутылку у нее кто-то выпросил как сувенир: Что-то в это роде. Вы все пили и нахваливали. Еще бы! Французский коньяк! Тогда он у нас был еще редкостью. А я про себя думала, что никакой он не французский, а самый обыкновенный армянский. Просто Наталья хотела вам, мальчишкам, пустить пыль в глаза. Вас ведь так легко обманывать. Что мальчишек, что мужчин. Вы сами всегда готовы обмануться.

— Ну, положим, не всегда. Насчет коньяка у меня тоже такая мысль была. И у Андрея тоже. Он мне потом по секрету сказал.

— А мне Боря Путешественник. Я с ним часто общаюсь через «аську».

— Я тоже. Вот кому повезло в жизни, правда? По крайней мере он единственный, кто может с чистой совестью сказать, что живет не как все.

— А как же Андрей?

— А что — Андрей? — Во мне проснулся дух противоречия, разбуженный Натальей Васильевной. — В наше время быть богатым — не исключение, а правило. По крайней мере все хотели бы жить так, как он, только не получается. А вот подражать Боре немногие бы захотели.

— Это точно.

— А ты?

— Что я? Я бы ни за что! Я змей ужасно боюсь.

— Я не про то. Твой образ жизни тоже вряд ли назовешь традиционным.

— Вот ты про что: — Она небрежно закинула ногу на ногу, сощурила глаза, улыбнулась.

Кожа на ногах, я заметил, у нее гладкая и загорелая, как в молодости, ногти покрыты нежно-розовым лаком, пятки розовые и гладкие, как у младенца. Возраст выдают, пожалуй, только руки и, в меньшей степени, лицо и шея. Может пока себе позволить принимать меня по-домашнему, без малейших следов макияжа, в простеньком халатике и тапочках на босу ногу, и при этом производить впечатление ухоженной и красивой женщины. Впечатление, которое она не стремится производить. По крайней мере — на меня. И на других мужчин тоже. Мы — вне игры. Наше мнение больше ничего не значит для Нины и ее новых подруг. Нас даже не особенно стесняются — как мы не стесняемся своих домашних питомцев.