Книга Черные тузы - Андрей Троицкий

Аверинцев неторопливо одна за другой собрал карточки, сложил их стопкой, перетасовал, словно колоду карт, но в карман не убрал, казалось, готовый снова разложить перед собеседником свой страшный пасьянс. Краско, борясь с подступившей к горлу тошнотой, вытащил из ящика стола мятный леденец, сунул под язык.

– Теперь мне уходить? – Аверинцев продолжал тасовать фотографии.

– Теперь подождите, – Краско, приходя в себя, тряхнул головой. – Я от природы человек впечатлительный. А тут такие снимки. Они сделаны явно не в день смерти Анатолия.

– Снимки сделаны спустя пару недель после смерти Овечкина, – уточнил Аверинцев. – Труп все это время лежал в городской квартире, в тепле, недалеко от батареи центрального отопления, уже начал вонять и течь. Неважно он здесь выглядит, правда? Я тоже так думаю. Как говорят в таких случаях ваши коллеги кладовщики: вид не товарный.

– Как это все случилось? – Краско языком перекатывал леденец во рту.

– Ваш приятель пришел к одной женщине, с которой меня в прошлом связывали близкие отношения, – врал Аверинцев, продолжая тасовать фотографии. – Она, добрая душа, пустила. На следующее утро Овечкин дождался, пока моя подруга уйдет на работу, подумал-подумал и оставил женщине на память свой труп с дыркой в голове. Вам страшно на какие-то несчастные карточки смотреть, а представьте только, что женщиной было, когда она все это в натуре увидела. Глубокий обморок и травма головы. Три дня валерианкой её отпаивал, а потом голову лечил. По странному, совершенно необъяснимому стечению обстоятельств, люди, с которыми в последние дни своей жизни общался ваш друг, погибают один за другим. Понимаете? Вот и я ничего не понимаю, но хочу разобраться.

– Вы думаете, опасность угрожает и мне?

Краско выплюнул конфету и покосился на фотографии в руках Аверинцева.

– Убежден в этом, – заметив этот взгляд, Аверинцев спрятал снимки в карман. – Опасность угрожает не одной вашей жизни, другие люди, например, близкая мне женщина, тоже оказались под ударом. Перед своей кончиной Овечкин ввязался в какую-то темную историю. Вот и надо выяснить, в какое дерьмо он влип. Если из моей затеи ничего не получится, за вашу жизнь я не ручаюсь. Так что, вы – лицо, заинтересованное в моем частном расследовании. То есть кровно заинтересованное, в прямом смысле слова. Вы любите жизнь?

– Да, конечно, я люблю жизнь, – кивнул Краско. – Раньше я был большим человеком, я занимал важную должность в банке. У меня был свой кабинет, дощечка на двери, где золотыми буквами указали мое имя. Однажды подписал платежку, которую не следовало подписывать. В день я подписывал сотни платежек, я не мог контролировать каждую. Откуда деньги, куда, кому… И тем не менее… Тем не менее, я все потерял, сбережения, хорошую квартиру. Все из меня вытрясли, выдоили. И я снова стал маленьким человеком. Обратной дороги наверх уже нет и не будет. У меня изменился характер, я стал бояться вещей, о которых прежде всерьез не думал. Вы меня понимаете? Для таких, как я, нет дороги назад, к чистеньким людям в белых сорочках и костюмах за тысячу долларов. С моим образованием и опытом я смог бы работать министром финансов или председателем совета директоров крупного банка. А я оказался здесь, в этом вонючем складе. И то спасибо, что эта работа нашлась, что сюда устроился. Все равно этот склад лучше, чем дырка в башке, чем сырая могила. Я люблю жизнь.

– Тогда рассказывайте. Овечкин погиб пятого декабря. Вы виделись с ним накануне? Рассказывайте все, что сочтете нужным.

– Пятого декабря вы говорите? – Краско ощупал лицо кончиками пальцев. – Пятого… Лучше начать с другого. Раньше мы дружили с Овечкиным, ещё со школьных лет дружили. У нас была своя компания, пару раз в месяц собирались перекинуться в карты, но компания развалилась. Последние года полтора мы с Анатолием встречались редко. Где-то за две недели до своей смерти он позвонил мне по домашнему телефону, попросил встретиться с ним. У нас с женой небольшая двухкомнатная квартира на Речном вокзале. В тот день у меня был выходной, я пригласил Овечкина к себе. Он выглядел очень плохо, бледный, вообще на себя не похожий. И главное, весь какой-то взвинченный, нервный, изъясняется как-то сумбурно, перескакивает с одного на другое. Мы посидели немного, поговорили о том о сем, выпили по рюмке. Овечкин попросил у меня денег взаймы.

Краско назвал такую сумму, что Аверинцев присвистнул.

– А ваш друг хоть объяснил, для какой цели ему нужна крупная сумма?

– Он ничего не объяснил, а я не стал спрашивать, ещё работая в банке, я отучился задавать вопросы, – Краско постучал ладонью по груди. – Ну откуда у меня такие деньги? И в прежние добрые времена я не имел такой наличности. А теперь, когда я еле перебиваюсь, нет, это просто смешно. Рано утром, ещё не рассвело, я ушел на работу. Жена потом рассказывала, что Овечкин все ходил по комнате из угла в угол и разговаривал сам с собой. Жена даже испугалась, подумала, совсем у человека с головой нелады. А он все повторял, все бормотал: «Ну, сколько все это будет продолжаться? Сколько можно? Сколько можно это терпеть?» Потом ушел.

– Это была ваша последняя встреча?

– Нет, последний раз я виделся с Анатолием за день до его гибели, третьего декабря. Он пришел сюда, на склад, и сидел на том же стуле, на котором сейчас сидите вы. Спросил, как у меня с деньгами. Я ответил, что все по-старому, хватает на самое необходимое, но ничего лишнего позволить не могу. Он даже не дослушал. Овечкин был слегка под градусом, не пьяный, но и не трезвый и опять взвинченный, не в себе. Неожиданно он попросил познакомить его с одним известным банкиром, с Балашовым. Не слышали о таком? Я хоть и ушел навсегда из того мира, но знакомства среди банкиров у меня остались, а с Балашовым мы не то чтобы приятели, но в свое время он хорошо ко мне относился. «Зачем тебе Балашов?» – спросил я. Овечкин ответил, что это вопрос жизни и смерти. Якобы у него есть нечто, что Балашова очень заинтересует, что тот должен купить за большие деньги. «Так фишка легла, – сказал он, – что я или умру или получу большую премию».

– А что именно Овечкин хотел предложить вашему знакомому банкиру?

– Я тоже спросил его об этом, но ответа не получил. Овечкин только ещё раз повторил, что Балашов заинтересуется его предложением, обязательно заинтересуется. В словах Овечкина я не услышал внутренней убежденности, казалось, он сам сильно сомневается в том, что говорит.

– И что вы ответили?

– Ответил, что Балашова может сейчас вообще не оказаться в Москве, он занятой человек, много ездит по миру. Если уж назначать встречу, то после праздников. Но Овечкин настаивал, он сказал, что времени у него не осталось, мол, если я не желаю его смерти, то обязательно помогу, а без меня ему вообще не выкрутиться. Вообще-то я к его словам серьезно не отнесся. Анатолий любил приврать, сгустить краски, это в его натуре. Я сказал, ладно, мол, не раскисай, ведь ты человек, ты мужчина.

– И что он ответил?

– Ответил, что давно переступил ту грань, за которой человек перестает быть человеком. Самобичевание. Это на него не похоже. Анатолий никогда не отягощал голову самокритичными мыслями. Видно, и вправду его обстоятельства довели до самого края, до ручки довели. Я открыл записную книжку, снял телефонную трубку и набрал прямой номер Балашова. На следующий день они встретились, но, как я понимаю, сделка сорвалась. Видимо, Балашова не заинтересовал товар, что предложил Овечкин. М-да, Анатолий погиб… Последние волосы, – Краско бережно погладил лысину, – не на голове, разумеется, на других местах дыбом встали. Он тоже, как и я, любил жизнь.