Книга Заложник - Фридрих Незнанский

— Знаешь, чем ты мне сразу понравился? — Она заговорила спокойно, как о постороннем, внимательно наблюдая между тем за поднимающейся в турке кофейной пеной. — У тебя башка хорошо варит. Не переношу дураков. А вы с Игорем там, на веранде, говорили вроде бы и ни о чем, а мне все равно было интересно. Ум-то, он ведь проявляется в отношениях, во взглядах, а не только в словах. А потом ты спросил меня о каком-то пустяке, и я вдруг почувствовала, что хочу тебя. А если мне этого не позволят, сама возьму. Я и потом, вечером, все ждала, но ты взял да сбежал. Наверное, правильно сделал, потому что Ирина Генриховна — очень благородная женщина. И хорошо, видно, тебя знает! — Вера засмеялась и, подавая чашку с кофе, одновременно легонько щелкнула Турецкого по кончику носа. — Было бы неправильно хозяевам… в какой-то степени… обижать гостью.

— Все это, как ты понимаешь, мне очень приятно от тебя слышать, но хотелось бы знать, к чему твои признания? Какова их цель? И какое отношение имеют они к теме нашего разговора?

— Ладно, раз ты сразу не врубился, попробую, как тот ваш армейский старшина…

— Постой! — Турецкий предостерегающе поднял руку. — Только не надо мне про «объясняю дуракам». Ты сама заявила, что на дух их не переносишь. Иносказание — штука хорошая, даже полезная, поскольку мысль оттачивает, и так далее. Но я ищу зацепку. Хотя бы зацепку, потянув за которую смог бы вытащить на свет божий всю поганую цепь предпосылок. И я почти уверен, что убийцу надо искать в поселке, а не в каком-то ином месте. Но пока я брожу вокруг да около и улыбаюсь, мне тоже все приветливо улыбаются. И даже сочувствуют. А вот копать всерьез не дадут. В силу разных причин. Я прав?

Вера улыбнулась и положила ладонь на его руку.

— Беру «старшину» обратно. Правильно разобрался. Особенно что касается «мальчиков». И мой личный опыт тоже едва не стал печальным. Но ты ж видишь? — Она по-борцовски согнула руки и напрягла бицепсы. — Так что, где залезли, там, как говорится, и… ну, сам понимаешь. Игорю я не стала жаловаться, и они тоже мстить не рискнули. — Она со смехом тряхнула рыжими кудрями. — Давай-ка я тебя все же начну кормить, голодные мужики бывают опасны. А там, возможно, тебе удастся из меня еще что-нибудь… выудить…

— Например?

— Что я хочу тебя опять, будто в первый раз. Что я уже заявила Игорю: вы все щенята перед ним. Перед тобой.

— Скажи пожалуйста… Обиделся?

— На что? Я ж ему нужна. Потом прогонит. Или продаст кому-нибудь. Подарит, на худой конец. Вот бы подарил тебе!.. Возьми меня к себе, а? Я ничего плохого не сделаю ни тебе, ни Ирине Генриховне. Еще сами спасибо скажете…

— Ты же человек, а не чья-то вещь!

— Вот ты это понимаешь. Еще один аргумент в твою пользу.

— А разве он не понимает? Мне казалось…

— Мне тоже иногда кажется. Но чем дальше, тем все реже. Ладно, оставим эту грустную тему.

— И вернемся к еще более грустной…

22

Александр Александрович, заслуженный летчик-испытатель, Герой Советского Союза и прочая, и прочая, выглядел на удивление бодро.

Турецкий, войдя в его квартиру, сразу и не узнал хозяина, лицо которого видел только на фотографиях в книгах прежних лет, посвященных отечественной авиации. Крепкое такое лицо, с квадратным подбородком и заметным следом от ожога на щеке. Но с тех пор, когда Александр держал эти самые книги в руках, наверное, прошло не меньше трех десятков лет, а дверь ему открыл невысокий, но плотный старик, который по-прежнему выглядел, как говорится, дай боже, ну, лет этак на шестьдесят. Хотя по всем параметрам выходило уже хорошо за восемьдесят. И лицо его было сухим, будто выбеленным временем и немного напоминавшим гипсовую маску.

— Мне звонили, молодой человек, — сказал хозяин, указывая рукой, куда следует пройти, — что со мной желает встретиться следователь. Неужели я вам до сих пор не надоел?.. Обувь можете не снимать. Прошу.

Они прошли в кабинет, более подходящий работнику творческого труда. Хозяин опустился в кресло, гостю предложил стул напротив, сбоку от письменного стола, заваленного рукописными и печатными страницами, газетными вырезками, с компьютером в углу и принтером на табуретке рядом. Кивнул на рукописи:

— Вот, то одни просят рассказать, то другие вспомнить… Электронику завел, а все тянет по старинке, ручкой, чтоб буковки из-под пера появлялись… Так как вас прикажете звать-величать?

Турецкий положил на стол свое удостоверение. Старик раскрыл, прочитал, покачал с уважением головой и отодвинул к гостю.

— Приятно познакомиться, Сан Борисыч, — улыбнулся он. — Ну а я — Сан Саныч, как меня привыкли звать уже более полувека. Так чему обязан? Или нет, постойте, вы не по поводу Алеши? — Лицо его вдруг сделалось строгим.

— Угадали. Мне необходима ваша консультация.

— Слушаю вас внимательно.

Он откинулся на спинку кресла и даже слегка прикрыл глаза.

Главное, чтоб дед нечаянно не заснул, с юмором подумал Турецкий. Вот это был бы номер!

Но старик тут же приоткрыл один глаз, лукаво взглянул на гостя и прочитал стишок:

Если б я имел коня,

Это был бы номер.

Если б конь имел меня,

Я б, наверно, помер….

— Это я нынче у курсантов услыхал. В Ульяновске. Шутят ребятки…

— Вы умеете читать мысли на расстоянии? — усмехнулся Турецкий.

— Нет, что вы, просто у меня всегда был хороший слух, — хитро улыбнулся Сан Саныч. — Так что вас интересует? Или приготовились судить парня, а тут письмо каких-то старых пердунов?

— Извините за некоторый цинизм, а судить-то кого? Первый погиб, второй — в больнице, но он выполнял приказ первого. Президент готов пойти вам навстречу, но тут начинают действовать некие подспудные силы. Вот и напарник погибшего Мазаева, Петр Степанович Щетинкин, почему-то слабо верит в действенность вашего коллективного письма Президенту. Все равно, говорит, найдутся засранцы — извините, это не мое выражение, а его, — и назовут причиной аварии «человеческий фактор». Он и покрепче выразился, между нами говоря.

— А нечего извиняться, он прав! Значит, полную правду вам? Только ведь и я не Господь Бог, откуда мне-то все знать?

— В данном случае мне нужны убедительные аргументы, чтобы снять возможные обвинения. А вот чьи? Это, полагаю, вам известно. Вы всю жизнь в авиации. И с ними наверняка близко знакомы. Я имею в виду тех, для кого честь собственного мундира дороже человеческой жизни. Хотя по идее защищать эту честь должен бы каждый. Видимо, не все имеют в виду одно и то же.

Сан Саныч выпрямился, даже, показалось, приободрился, нацепил простенькие очки и стал с интересом рассматривать лицо Турецкого. Александр Борисович даже слегка смутился.

— Нечего смущаться, слушайте, — бросил Сан Саныч и, сняв, отложил очки в сторону. — Вы знаете, как случилось, что Алексей, я говорю о Мазаеве, в одночасье стал седым?