Книга Бенефис - Бернард Маламуд

Он оперся на локоть и вслушался, стараясь услышать, что же такое она там слышит. Трескается Млечный Путь? Шум космоса хлынул ему в уши, заполнил их и стал тишиной. Он слушал, и вот гул возобновился, стал вполне земным жужжаньем — москиты вместе с кузнечиками пиликали на лужайке. Вдруг крикнула ночная какая-то птица. Потом насекомые унялись, и больше он ничего не слышал: только звук тишины в двух навостренных ушах.

И это все, хотя иногда Дворкин слышал музыку, когда ночью проснется, — музыка будила его. Недавно он слышал Ростроповича, тот был как бы живым элементом в призрачном скоплении звезд и наяривал Ре-мажорный концерт Гайдна для виолончели. Сочный виолончельный звук тек как будто из ананаса, если вы желаете фруктовую метафору. Дворкин питался сплошными фруктами, однако звук его тек скорей из кислого яблочка. Но сейчас он слышал только спящий город.

— Я ничего такого не слышу, что можно назвать нытьем или воем, о котором ты говоришь, — сказал он. — Ничего, такого именно.

— Не слышишь долгого, нудного, отвратного, жалостного воя?

Он слушал, пока у него не заболели уши.

— Нет, не могу сказать, чтобы я это слышал или слышу.

— Ну, спасибо, и спокойной ночи, лапка.

— Спокойной ночи, — сказал Дворкин. — Надеюсь, теперь мы оба поспим.

— Надеюсь. — Она все еще внимательно вслушивалась.

Как-то ночью она проснулась от беспокойного сна, разглядывала в темноте одеяло, потом выскочила из постели, побежала в ванную, и там ее вырвало. Дворкин слышал, как она плачет, влезая под душ.

— Что-то случилось? — спросил он, просовывая голову под пары ванной.

— Сейчас пройдет.

— Я могу что-то сделать?

— Нет-нет, не сейчас.

Он вернулся в постель, но, промаявшись несколько минут, натянул штаны, рубашку и в кедах вышел на улицу. Кроме собачьего лая в конце квартала, он слышал только летнюю ночь, да еще, вдалеке, какой-то рокот, похожий на шум транспорта, а возможно, это транспорт и был. Но когда сосредоточится, он действительно различал тук-тук-тук механизмов со стороны этой самой красильной фабрики на восточном краю города.

Зоре и Дворкину никакого не было беспокойства от фабрики и ее пресловутой вони, пока Зора не стала слышать этот шум. Что же, раз она говорит, что слышит, конечно, она слышит, хотя совсем непонятно, что тут похожего на вой.

Он обошел вокруг дома, чтобы послушать, может, какой-нибудь звук игрою акустики окажется громче на задней лужайке, но нет, ничего такого не оказалось. С тылу он увидел, как Зора, укороченная куцей ночной рубашкой, смотрит с верхней террасы в лунную даль.

— Что ты делаешь на террасе в ночной рубашке в такое время, Зора? — громким шепотом спросил Дворкин.

— Слушаю, — туманно отвечала она.

— Но почему же хотя бы халат не надеть после душа? Ночью холодный ветер.

— Дворкин, ты не слышишь проклятый вой, который я слышу? Из-за него я блюю.

— То, что я слышу, — это не вой, Зора. То, что я слышу, скорее грохот, который идет от красильной фабрики. Иногда там что-то погромыхивает, бухает и постукивает. Пожалуй, даже жужжит, но ничего другого, ничего необычного я различить не могу.

— Нет, совсем о другом звуке я говорю. Ах, как я ненавижу эти фабрики там, где должны жить люди.

Дворкин протопал наверх и лег.

— Интересно было бы узнать, что другие наши соседи, кроме этих Дювивье, скажут о звуках, которые ты слышишь.

— Я уже со всеми с ними поговорила, — сказала Зора, — и еще с Канлиффами и со Спинкерами.

А Дворкин не знал.

— И что же они говорят?

— Кое-кто что-то слышит, — Зора запнулась. — Но не то, что я. Миссис Спинкер слышит какой-то гул. Миссис Канлифф тоже что-то слышит, но не то, что я.

— Мне бы так.

— Я не хотела тебя задеть.

— Нет, я просто хотел бы услышать.

— Но ты же веришь мне, Дворчик?

Он серьезно кивнул.

— Возможно, нам придется из-за этого переехать, — размышляла Зора. — Мне не только с этим чертовым звуком надо бороться до того, что уже меня рвет, но отопление без конца дорожает. А с другой стороны, недвижимость теперь в цене, и, пожалуй, нам стоит выставить дом на продажу.

— Да, и где, интересно, жить? — спросил Дворкин.

Она сказала, что не прочь в свое время вернуться к городской жизни.

— Это для меня новость. Я так понимал, что ты больше не любишь городскую жизнь.

— Как тебе сказать. Мне сорок один год, пора подумать о переменах. Возможно, мне надо вернуться в мир искусства. Хорошо бы жить рядом с музеями и галереями. Этот кошмарный звук все лето подряд не на шутку наводит меня на мысль о том, что нам стоит всерьез поразмыслить о продаже нашего дома.

— Только через мой труп. Я люблю этот дом! — крикнул Дворкин.

Когда она готовила на ужин филе лосося, пришел мальчишка с газетой. Глянув на первую страницу, Зора удивленно вскрикнула да так и села. Дворкин, который упражнялся в гостиной, поскорей положил виолончель и пошел к ней.

— Все — черным по белому, — сказала Зора, прижимая руку к груди. — Теперь я знаю, что я не схожу с ума.

Дворкин взял газету. В статье говорилось об иске, поданном гражданами восточной части города против красильной компании, «по причине загрязнения атмосферы». Они ссылались и на «постоянный мучительный шум», а одна из опрошенных женщин жаловалась на «гнусный звук, как сирена на потерпевшем крушение судне. Я его слышу ночью, но, бывает, я его слышу и днем».

— Я чувствую себя так, будто меня отпустили с миром после того, как решили упечь в сумасшедший дом, — сказала с горечью Зора.

— Только не я, — сказал Дворкин.

— Но ты, по-моему, никогда не слышал вой, который слышала я.

— Честное слово.

Зора тихо кружилась в вальсе по ковру гостиной. Виолончель лежала на полу, а Дворкин сидел рядом и пощипывал струны в такт танцу.

* * *

Как-то дождливым вечером, истово чистя зубы, Дворкин услышал надсадный, жуткий, прерывистый свист. «Что мы еще имеем?» — уныло спросил он себя. Он как раз пытался ухватить мелодию, которая от него ускользала, а тут будто острый ветер издалека затопил ему уши. Будто он в постели лежал и кто-то вылил в уши ему полный кувшин свистящего ветра. Дворкин отчаянно тряс головой, чтобы отогнать гнусный звук, но звук ни за что не хотел уходить.

Зора лежала в постели, изучая газету, — она жаловалась, что не может настолько сосредоточиться, чтобы читать книгу, — а Дворкин спустился вниз за дождевиком, капюшоном и вышел наружу. Повернувшись в сторону красильной компании, он внимательно вслушался. Разглядеть сквозь дождливую мглу он ничего не мог, но мутные синеватые огоньки проглядывали на востоке, и он понял точно, что фабрика там работает. Свистящий ветер не умолкал у него в ушах. Возможно, там машина какая-то вышла из строя и визжит, как умирающий зверь. Возможно, да, но маловероятно, ведь уж нашли бы какой-нибудь способ ее отключить, подумал он с раздражением. А вдруг это просто самовнушение, результат его сочувствия к Зоре? Он ждал, когда это жалобное жужжание истончится, исчезнет, — не тут-то было. Дворкин погрозил кулаком мутным синеватым огням и поспешил в дом.