Книга Урсула Мируэ - Оноре де Бальзак

«Сам бы он до этого в жизни не додумался; я узнал руку Зелии, это она его подучила. Что ж! Прощай, Массен. Не пройдет и трех лет, как я стану сансским депутатом», — подумал Гупиль, выйдя от Миноре.

Увидев Бонграна, который направлялся в дом напротив на ежевечернюю партию виста, он бросился к нему.

— Вы принимаете участие в Урсуле Мируэ, дорогой господин Бонгран, — сказал Гупиль, — вам не может быть безразлично ее будущее. Мой план таков: она выходит за нотариуса, имеющего контору в окружном центре. Этот нотариус, который через три года непременно станет депутатом, записывает в брачном контракте, что получил за ней сто тысяч приданого.

— Она может рассчитывать на лучшее, — сухо ответил Бонгран. — Невзгоды подточили здоровье госпожи де Портандюэр, она дряхлеет на глазах и долго не протянет; у Савиньена останется шесть тысяч франков ренты, у Урсулы — капитал в сорок тысяч; я помещу их деньги не хуже Массена, только без обмана, и лет через десять они сколотят небольшое состояние.

— Савиньен сделает глупость, он в любой момент может жениться на мадемуазель дю Рувр[172], единственной наследнице, которой дядюшка и тетушка оставят два громадных состояния.

— Когда придет любовь, не до благоразумья, как сказал Лафонтен[173]. Но кто он такой, этот нотариус? В конце концов мало ли что... — полюбопытствовал Бонгран.

— Я, — ответил Гупиль, и мировой судья содрогнулся.

— Вы? — воскликнул он, не скрывая своего отвращения.

— Ваш покорный слуга, — ответил Гупиль, бросив на мирового судью желчный, дерзкий, ненавидящий взгляд.

— Хотите вы стать женой нотариуса, который запишет за вами сто тысяч приданого? — спросил Бонгран, входя в маленькую гостиную Портандюэров.

Урсула, сидевшая подле хозяйки, и Савиньен разом вздрогнули и посмотрели друг на друга: она с улыбкой, он — не смея выдать свое волнение.

— Я не вольна распоряжаться собой, — ответила Урсула, тайком от госпожи де Портандюэр протянув Савиньену руку.

— Потому-то я и отказал, не спросив вас.

— Но, девочка, мне кажется, что быть женой нотариуса не так уж плохо! — заметила старая дама.

— Я предпочитаю жить в бедности, но в покое, — ответила Урсула, — ведь по сравнению с нищетой, которая ожидала меня после смерти родителей, я купаюсь в роскоши. К тому же моя старая кормилица избавляет меня от множества забот, и я не стану менять милое моему сердцу настоящее на неведомое будущее.

Назавтра госпожа де Портандюэр и Урсула получили анонимные письма, вонзившие в их сердца ядовитое жало. В письме, адресованном старой даме, говорилось следующее:

«Вы любите сына, Вы желаете ему участи, достойной его имени, и при этом поощряете его увлечение честолюбивой нищенкой, принимая у себя в доме какую-то Урсулу, дочь полкового музыканта, хотя могли бы женить его на мадемуазель дю Рувр, за которой два ее дядюшки, маркиз де Ронкероль и шевалье дю Рувр, имеющие каждый по тридцать тысяч ливров годового дохода, собираются дать большое приданое, чтобы не оставлять состояние выжившему из ума маркизу дю Рувру, который наверняка пустит эти деньги на ветер. Единственный сын госпожи де Серизи, тетки Клементины дю Рувр, недавно погиб в Алжире[174], и она, без сомнения, также не обидит племянницу. Некто, желающий вам добра, убежден, что предложение Савиньена будет принято».

А вот письмо, которое получила Урсула:

«Дорогая Урсула, в Немуре живет юноша, который вас боготворит и, видя вас с рукодельем у окна, всякий раз ощущает прилив беззаветной любви. Этот юноша наделен железной волей и непоколебимым упорством: примите же благосклонно его любовь. Намерения его чисты, и он смиренно просит вашей руки в надежде сделать вас счастливой. Состояние его, и ныне немалое, не идет ни в какое сравнение с тем, каким он одарит вас, когда вы станете его женой. Если вы выйдете за него, то очень скоро будете приняты при дворе как жена министра и одна из первых дам в стране. Поскольку он видит вас ежедневно, оставаясь невидимым, поставьте на окно горшок с гвоздикой тетушки Буживаль — тем самым вы дадите вашему поклоннику знать, что согласны увидеться с ним».

Урсула сожгла письмо, не сказав о нем Савиньену. Через два дня она получила новое послание:

«Напрасно, дорогая Урсула, вы не отвечаете тому, кто любит вас больше жизни. Вы надеетесь выйти за Савиньена, но вы жестоко заблуждаетесь. Этому браку не бывать. Госпожа де Портандюэр, которая больше не станет принимать вас у себя, нынче утром, несмотря на нездоровье, пешком отправилась в Рувр, чтобы посватать мадемуазель дю Рувр за Савиньена. Рано или поздно Савиньен согласится. Почему бы и нет? Дядья молодой барышни дают за ней шестьдесят тысяч ливров годового дохода».

Это письмо причинило Урсуле жестокую боль; девушка впервые узнала ревность, и чувство это произвело на ее тонкую и ранимую душу такое действие, что настоящее, будущее и даже прошлое начали представляться ей в черном свете. С той минуты, как она прочла роковое письмо, она словно окаменела; сидя в кресле доктора, глядя перед собой в одну точку, предавалась она горестным раздумьям. Радость жизни в единый миг сменилась в ее душе смертным холодом. Увы! хуже того: ее состояние напоминало ужасное пробуждение мертвых, восстающих из гроба, чтобы узнать, что Бога не существует, — пробуждение, описанное в шедевре чудного гения по имени Жан-Поль[175]. Четырежды тетушка Буживаль пыталась накормить Урсулу завтраком, и всякий раз девушка бессильно опускала руку, не в силах донести до рта кусочек хлеба. Тетушка Буживаль принималась журить Урсулу, но та только махала рукой и произносила ужасные слова: «Подите прочь!» столь же властно, сколь мягко звучали ее приказания прежде. Наблюдая за хозяйкой через стеклянную дверь в кухню, старая кормилица заметила, что лицо девушки то краснеет, то бледнеет — Урсулу бросало то в жар, то в холод. К четырем часам состояние ее ухудшилось; она каждую минуту вскакивала, чтобы посмотреть, не идет ли Савиньен, но Савиньен не показывался. Ревность и сомнения отнимают у любви всякую стыдливость. Урсула, которая до сих пор не позволяла себе ни единого движения, способного выдать ее страсть, надела шляпку, закуталась в шаль и собралась пойти навстречу Савиньену, но остатки целомудрия удержали ее. Она возвратилась в маленькую гостиную и дала волю слезам. Когда вечером на пороге показался кюре, несчастная кормилица кинулась к нему со словами: