Книга Женщина в зеркале - Эрик-Эмманюэль Шмитт

— Завоевать успех может кто угодно — это дело случая. Но чтобы упрочить успех, требуется ум.

— Может, и талант не помешает?

Энни пыталась избежать неизбежных обличений, которые Джоанна не преминет на нее обрушить.

— Какой именно талант? — раздраженно спросила акула бизнеса.

— Ну, для актера талант в игре. Прости, Джоанна, если я тебя обидела подобной непристойностью.

— Непристойностью — нет. Глупостью — да. С каких это пор для кинокарьеры нужен талант? Достаточно смазливого личика и профессионального агента. Вспомни Лесси, верную Лесси; мы все взахлеб смотрели фильм, ни на миг не допуская, что пес наделен талантом. Впрочем, для этой роли понадобилась не одна собака колли, а несколько.

Энни прижала руки к животу. Она боялась, что ее вот-вот стошнит или она упадет в обморок. В отдаленном, постоянно работающем уголке мозга — малодоступном, огражденном барьерами — у нее рождались хлесткие ответы Джоанне вроде: «Жаль, что я не собака!» или «Джоанна, голливудский ветеринарный агент», что означало: «Если ты не прекратишь, укушу!» Но, увы, дрожащие губы не выдавили ни слова.

— Вместо Лесси, — продолжила Джоанна, — я могла бы назвать немало актеров, которые в данный момент являются желанным зверем. Энни, разумеется, я не отношу тебя к данной категории, тебе известно, до какой степени меня ошеломляет твое драматическое чутье. И все же я должна блюсти твои интересы и обращаться к тебе как к неразумному созданию. Отменить назначенные встречи, поскольку ты уклоняешься от них, — это я понимаю. Один раз. Но не два. В последние недели ты пренебрегала всеми обязательствами, и меня в Голливуде шпыняли все кому не лень. Было бы лишним уточнять, что я охотно обошлась бы без таких знаков внимания.

Энни сползла вдоль зеркала и присела на корточки. Боль сверлила ее насквозь.

— Короче, возьми себя в руки. Твое участие необходимо для продвижения «Девушки в красных очках». Ты меня не возненавидишь, если я скажу, что в иные дни ты совершенно нефотогенична и голос звучит ужасно?

Энни хотела ответить, что как раз затем, чтобы скрыть это, отменяла встречи с журналистами, и ответила бы, если бы этот диалог разворачивался в другом измерении, где она была бы способна громко произнести фразы, складывавшиеся в уме.

В этот момент Джоанна замолкла, так как художник по костюмам в сопровождении помощников вернулся, чтобы присутствовать при примерке.

— Ита-а-ак?! — спросил он со своим итало-ливанским акцентом.

Энни на грани обморока, защищенная от оценивающих взглядов тяжелой бархатной портьерой, натянула на себя платье из золотистого ламе, такое легкое, изящное, узкое, что оно облегло ее фигуру как фантастически эластичная вторая кожа. Любимец Голливуда Орландо уверял, что сотворил это чудо специально для нее.

— Энни, не заставляй меня томи-иться! Правда же ты в нем похожа на сиррену-у?!

Девушке хотелось угодить этому гениальному дизайнеру, что, мол, да, она сгорает от нетерпения, желая предстать в этой рыбьей чешуе, но желудок свело спазмом, а в глазах у нее помутилось. Она вот-вот могла лишиться чувств.

— Хочешь, чтобы Дор-ра помогла тебе его натянуть?

Энни разлепила губы, чтобы пробормотать «нет», и это было роковой ошибкой: из горла хлынула рвота.

За три секунды одеяние сирены, стоившее сотни часов работы трем восточным мастерицам, специализировавшимся на вышивке золотой нитью, украсилось смесью кукурузных хлопьев, кофе, непереваренных фруктов, к которым добавились совершенно белые нерастворившиеся таблетки, проглоченные за завтраком.

— Уф! Теперь уже лучше, — выдохнула Энни, чувствуя, что в глазах посветлело, а сжимавшие голову тиски разжались.

Орландо за портьерой, трактуя это заявление как восторженный возглас, не утерпел:

— Можно взглянуть?

Не дожидаясь разрешения, он отстранил бархатную завесу и обнаружил Энни в одном белье, скрючившуюся над извергнутым дурно пахнущим месивом, откуда торчали чудом не запачканные складки бесценного платья.

Появилась Джоанна.

Оба застыли, пораженные. Энни тоже.

Выдавив улыбку, она попыталась пустить в ход свое обаяние, чтобы вымолить прощение:

— Простите… Вчера я немного перебрала.

Произнося это, она с ужасом поняла, что издает жуткие хриплые звуки, дополняемые амбре турецкого сортира.

Несколько часов спустя срочно доставленная домой Энни потягивала мятный настой в обществе Джоанны.

Последняя сумела весьма эффективно разрешить кризисную ситуацию. Не выдавая своих чувств, она быстро организовала транспорт, успокоила Орландо, а также отправила назад парикмахера и гримерш, вызванных для работы с Энни.

Энни блаженствовала: ей казалось, что Джоанна ведет себя как идеальная мать.

Уже оправившаяся, хотя еще слабая девушка сидела рядом со своей агентшей.

— Спасибо…

Джоанна подпрыгнула от неожиданности. Хотя ей явно недоставало лишь слов благодарности — как зеленого сигнала светофора, — чтобы продолжить атаку.

— Милочка, я буду рада, если ты поправишься и больше не станешь создавать подобных ситуаций. Представь, в профессиональной среде о твоем последнем фильме распространяются очень лестные отзывы; кое-кто считает, что он может взять премию за лучшую женскую роль. Благодаря «Девушке в красных очках» ты на пути к признанию, я это носом чую, а ты знаешь мой нюх!.. Так что, пожалуйста, не порти мне дело. Почему ты пьешь? Зачем тебе наркотики?

Хотя вопросы были заданы с шокирующей прямотой, Энни задумалась, стараясь ответить честно.

Для нее неразлучное трио «секс-выпивка-наркотики» всегда ассоциировалось с привилегиями взрослых. Так как в актерскую среду Энни попала еще девчонкой, то ее с отроческих лет тянуло к этим ослепительным атрибутам зрелости. Она никогда не думала, что расти — это значит выстраивать себя, добиваться уравновешенности и осмысленности. Напротив, модель успеха была для нее сопряжена с предельной независимостью, кайфом, дерзостью. Так что она накидывалась на алкоголь, наркотики и мужчин как на престижные трофеи, которые, взятые в изрядном количестве, должны были обеспечить ей нечто вроде превосходства.

К этому добавилась склонность к риску. Заглядывать в бездну, ставить жизнь под угрозу, ведя машину, рисковать передозировкой, заводить любовников, так что порой, просыпаясь, не знать, кто спит с ней рядом, казалось ей свидетельством утонченности. Благоразумию в ее глазах недоставало привлекательности и блеска, меры предосторожности казались ей скучными; риск создавал позолоченную раму ее существования, которое только опасность могла превратить в произведение искусства.

Теперь до Энни дошло, что она неверно определила взрослую жизнь. Оказалось, избранные ею пути к свободе — в особенности алкоголь и наркотики — ведут в тупик. Она-то думала, что, умножая свои опыты, накапливает силу и интеллект, а на самом деле теряла их. Редко пребывая в ясном сознании, в вечном поиске дозы порошка или жидкости, она скорее испытывала недостаточность, чем полноту существования. Постоянно неудовлетворенная, кроме тех случаев, когда оглушала себя выпивкой или коксом, она уже не выдерживала того чрезмерного мучительного беспокойства, которое составляло основу ее существования.