Книга Первоначальное христианство - Джон Маккиннон Робертсон

Римская империя не потеряла Галлию, Испанию и Африку; а в 476 году Рим, трижды разграбленный, получил, наконец, царя из варваров.

Посреди всех этих потрясений христианство в целом не только удержало свои старые позиции. Завоеватели тоже были христианами, хоть и еретиками. После обращения готов в христианство арианином Ульфилой в предыдущем столетии христианство получило широкое распространение. Характер догмы не имел никакого значения для политической роли церкви; среди варваров, как и в пределах империи, церковь старалась только доводить централизацию до такого предела, за которым раскол становится уже неодолимым.

Тевтонские вожди, очевидно, видели в христианской церкви средство частично сплотить свои народы, примерно так, как ил сплотил Рим; пока арианство держалось у них прочно, оно не хуже ортодоксальной церкви продолжало процесс созидания единства, давно утраченного в Восточной империи. Поскольку общность веры обычно облегчает ассимиляцию завоевателей с покоренными, христианство положительно облегчило падение Западной империи.

Далее, в Африке, где донатисты с их четырьмястами епископов только недавно подверглись новому преследованию со стороны Гонория, раскольники оказали содействие завоевателям вандалам, вознаградившим донатистов за их помощь предоставлением им свободы вероисповедания. Возможно, что и монахи, которых много было в той же провинции и которые также подвергались бесчисленным преследованиям, сначала приветствовали завоевателей.

Риск оттолкнуть от себя еретиков гонениями на них был до того ясен, что Гонорий, прислушиваясь одно время к советам веротерпимых язычников, издал даже закон о всеобщей веротерпимости. Однако, ортодоксальное духовенство заставило его отменить этот закон, и преследования донатистов возобновились еще в худших формах.

В то же время, древнее язычество было еще настолько распространено на Западе, что, когда Гонорий по совету своего набожного министра Олимпия постарался после падения Стилихона своим указом снять с государственной службы всех язычников и ариан, он вынужден был потом просить наиболее видных язычников вернуться к работе.

Но и готы-ариане тоже не покровительствовали язычникам в Греции Аларих даже прекратил элевзинские мистерии, а в Африке вандалы скоро начали против манихеев еще более кровавые гонения, чем против последователей Афанасия, которых они решились изгнать из провинции. Но таким путем они ослабили свое государство, не говоря уже о том, что они вообще подпали под влияние социальных болезней империи; поэтому в VI в. Велизарий оказался в состоянии вновь завоевать Африку для императора Востока — Юстиниана.

В Испании, завоеванной вестготами, господствовала относительная веротерпимость. Но арианское духовенство, состоявшее большею частью из неграмотных тевтонцев, было не столь полезным орудием в руках правителей, каким могло быть ортодоксальное христианство; неудивительно поэтому, что в конце VI в. новый король при восшествии на престол принял догму тринитариев.

Чем дальше укреплялась ортодоксальная вера, тем опаснее, очевидно, становилась позиция арианских королевств, так как их ересь всегда служила хорошим предлогом для совместных действий прочих королевств, направленных к уничтожению еретиков. Варварскому королю, которому духовенство внушало, что он сделает угодное богу, уничтожая язычников, этого было вполне достаточно, чтобы решиться на войну; а на такие советы ортодоксальная церковь всегда была щедра.

Уже в конце V в осевшие при Хлодвиге в Галлии франки были массами «обращены» в ортодоксальное христианство простым указом короля; завоевание Италии Велизарием и Нарзесом еще больше укрепило католичество. Лангобарды, в свою очередь завоевавшие север и юг, но не центр, Италии, повели правильную политику, начав отказываться от своего арианства в конце V в. Однако, весьма вероятно, что арианство все равно с течением времени погибло бы в новых варварских государствах, как оно погибло в Восточной империи.

То обстоятельство, что Теодорих в Италии и первые готы-ариане в Испании и Галлии предоставили католической вере свободу исповедания, нисколько не могло повлиять на неуклонно проводившуюся ортодоксальной церковью политику подавления ересей, а что касается заключающегося в арианстве элемента рационализма, его основного преимущества, то в тот век невежества он меньше всего мог содействовать успеху. На стороне католичества было время и легковерие; а так как христианство в то время было полезно своей помощью самовластным правителям, то с точки зрения расчетливого монарха как раз самые ярко выраженные жреческие суеверные формы христианства были самыми полезными.

Таким же был в общих чертах ход развития на Востоке, где незаметное подавление и изгнание арианизма Феодосием и его преемниками показало, что может дать упорное преследование, когда оно проводится одновременно и экономическими, и карательными мерами и когда его направляет иерархия, знающая, где и как ударить, и вкладывающая в это дело всю свою душу.

Арианство не было уничтожено; в самом деле, все великие ереси первых пяти столетий — маркионизм, монтанизм, арианство, манихейство, ересь монофизитов, уж не говоря о несторианской церкви в Азии, — мы находим существующими в Восточной империи еще в VII в., несмотря на лишение доходов и на жестокие гонения; это доказывает, что если бы христианство просто было предоставлено самому себе и государство не помогало бы ему и не нападало на него, оно бы к пятому веку растворилось в массе враждующих между собой сект.

Манихейцы обнаружили такую же непреклонность, как и самые непреклонные из христистов; вообще в отношении искренности убеждений нравственное падение ортодоксальной церкви по сравнению с еретиками было полным. Казнь близкого к манихеям Присциллиана в IV в. только еще больше воспламенила его последователей, которых в Испании двумя веками позже было очень много.

Но хотя богатое ортодоксальное духовенство не могло искоренить ереси или обратить еретиков, оно могло держать их в нищете, отправлять их в ссылку и мобилизовать против них подкупленную подачками чернь и весь государственный аппарат. С такими методами нажима еретики не могли бороться, как боролись первые иезуисты против беззаботного курса язычников с их изолированными друг от друга жрецами, гораздо чаще равнодушными, чем фанатичными.

Раннее христианство пошло навстречу стремлениям аскетов, мистиков, людей, находившихся просто во власти эмоций, бедных искателей конкретного бога, не окруженного оградой алтарей и священников; оно, таким образом, искало сочувствия и у еретиков евреев, и у еретиков язычников; между тем возникшие в более позднюю эпоху ереси обращались или к аскетам, или к догматикам и, кроме оттенков догмы, ничего не могли предложить массе такого, чего бы она не могла найти в недрах самой церкви.

Манихейство как раз доказывает, что, применяя методы и обращение раннего христизма, всякая действительно новая религия могла развиваться и существовать веками, даже в тисках христианства; но то же манихейство показывает, что только благодаря организованности, богатству и прочной связи с властью христианская церковь, вдохновленная упорной ненавистью, сумела обуздать и подчинить себе соперничавшую с ней религию, тогда как язычеству не удалось покорить христианство, за отсутствием объединяющего верующих настроения и