Книга Судьи и заговорщики: Из истории политических процессов на Западе - Ефим Борисович Черняк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фуке был «самым старым заключенным» Сен-Мара, как называют «маску» в переписке. К 1703 г. — году смерти «маски» — ему должно было быть 89 лет. Подобных случаев долголетия было не так уж мало среди современников Фуке, придворных, представителей дворянской знати и высшего чиновничества (Аррез приводит такие примеры). Мать Фуке дожила даже до 91 года.
Доводы, приводимые Аррезом в пользу своей теории, не доказывают самую малость — действительную смерть Фуке 23 марта 1680 г. Более того, ничто не свидетельствует о том, что 65-летний сюринтендант, после долгих лет заточения растерявший своих сторонников, якобы мог стать вождем лагеря, который противостоял бы Кольберу и Лувуа. Если бы это было действительно так, то Кольбер и Лувуа, по словам Арреза, макиавеллисты, которые настаивали во время процесса Фуке, чтобы его приговорили к повешению, конечно, нашли бы с помощью Сен-Мара средство отделаться от врага, а не разыгрывать комедию с его мнимой смертью и превращением в «маску». Тем более у Кольбера и Лувуа, а потом и у их преемников не было резона продолжать разыгрывать эту комедию после «официальной» смерти Фуке еще на протяжении более чем 23 лет, когда сам узник уже давно должен был превратиться в дряхлого старца. Мы уже говорили о том, насколько неубедительно утверждение Арреза, что Людовик XIV был простой марионеткой Лувуа и Кольбера, а после смерти своих знаменитых министров игрушкой в руках их родственников, в том числе совсем еще юного Барбезье (М. Паньол считает, напротив, что Лувуа и Барбезье были отравлены Людовиком!).
К названию своей книги «Железная маска» Аррез добавил подзаголовок «Наконец разгаданная загадка». А вернее было бы сказать, что эта книга сделала старую тайну еще более непроницаемой, так как доводы Арреза против реальной кандидатуры на роль «маски» — Эсташа Доже нельзя сбрасывать со счетов. Аррез последовал примеру некоторых своих предшественников, прежде всего М. Паньола, отмечавших, что до нас дошли лишь небольшие фрагменты переписки Сен-Мара с министрами, что сознательно была уничтожена та часть корреспонденции, которая могла дать ключ к тайне. Ведь Сен-Map сам не раз отмечал, что в дополнение к официальным донесениям он отправляет еще и частные письма. Все они исчезли.
Впрочем, мода на кандидатуру Фуке, видимо, уже прошла. В 1978 г. дальний потомок Сен-Мара П. М. Ди-жол выпустил исследование, в котором утверждается, будто «маской» был некий Набо, чернокожий паж Марии-Терезы, жены Людовика XIV, вызвавший неудовольствие короля. После этого он был пажом у жены губернатора Дюнкерка, где ему дали другое имя («Набо стал Доже»)[224], а потом отправили в Пинероль; там он, между прочим, был одно время в услужении у Фуке. В Пинероле ныне существует «Постоянный центр изучения «железной маски»», который на двух заседаниях — в сентябре 1974 и октябре 1976 г., заслушав доводы как Дижоля, так и Арреза с его единомышленниками, высказался в пользу кандидатуры темнокожего пажа королевы…
УСПЕХИ ДЕМОНОЛОГИИ
Теория
«Но не одно только желание содействовать такому сложному делу, как изучение загадочной власти Дьявола и области ему доступной, побуждает меня предпринять это, лишенное прикрас повествование…» [225] Процитированные слова, принадлежащие очевидцу ведовских процессов — герою известного романа В. Я. Брюсова «Огненный ангел», мог бы повторить каждый исследователь, обращаясь к столь необычной теме, казалось стоящей вдалеке от интересов науки, а на деле тесно связанной с важнейшими политическими проблемами, с социальной психологией целой эпохи и в особенности с историей политических процессов. Знаменитый французский историк Ж. Мишле писал о «триумфе сатаны» в XVI и XVII вв. Если не считать этот триумф результатом бесовского наваждения, то он заслуживает того, чтобы попытаться понять причины такого бурного «возрастания» престижа нечистой силы.
Конечно, вера в магию, черта, колдунов и ведьм уходит корнями в глубокую древность. Однако в законодательстве самых «темных» столетий (как было принято некогда именовать раннее средневековье) либо предусматривались сравнительно мягкие наказания для обвиняемых в ведовстве, либо даже прямо запрещалось их преследование. В VIII в. император Карл Великий воспретил под страхом смерти в недавно обращенной в христианство Саксонии «языческий обычай» сожжения ведьм. В сборнике решений церковных соборов (906 г.) указывалось, что убеждение некоторых женщин, будто они летали на шабаш, — следствие происков сатаны, и доверие к таким рассказам равносильно впадению в ересь. А через шесть столетий, в конце XV и начале XVI в., восторжествовало диаметрально противоположное мнение, согласно которому надлежит считать кознями дьявола и ересью как раз неверие в реальность бесовского хоровода[226]. И это несмотря на то, что гонения и ведовские процессы явно противоречили правовому сознанию времени, здравому смыслу людей, настроениям народа. Немецкий народный поэт Ганс Сакс уже в тридцатые годы XVI в., когда надвигалась волна гонений, провозглашал:
Des Teufels Ehe und Reutterey 1st nur Gespenst und Fantasey
(брак с чертом и полеты с ним — только призрак и вымысел).
О народной оппозиции невольно свидетельствует и один из преследователей — Николя Реми (Ремигиус), автор книги «Daemonolatria» («Служба Сатаны», 1595 г.). В качестве тайного советника лотарингского герцога Карла III Реми председательствовал на многих сотнях процессов ведьм и вынес бессчетное количество смертных приговоров. В своей книге Реми приводит некоторые цифровые показатели — за 15 лет (до 1591 г.) свыше 800 человек было по его приказу сожжено, 15 заключенных из страха перед пытками покончили самоубийством, некоторое число устояло перед всеми мучениями. Однако более 800 человек успело бежать. И тем не менее не было силы, которая оказалась бы способной хотя бы значительно уменьшить масштабы преследований.
«Охота на ведьм» основывалась на длительной, систематической пропаганде суеверия, ранее слабо затрагивавшего жизнь общества, пропаганде, в которой использовались все формы идеологического принуждения — от церковной кафедры до печатного станка, от ученых трактатов до судебных процессов и даже их неотвратимого следствия — публичного сожжения осужденных. Ведь и аутодафе было не только средством террора, но и орудием психологического воздействия на
