Книга НКВД. Война с неведомым - Александр Бушков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В конце концов приехали саперы. На полуторке. Шофером у нихбыл какой-то азиат. Не знаю, кто он и откуда – казах, чукча или какой-нибудьдругой. Я сам калужский, в азиатах не разбираюсь совершенно…
Саперы пошли осматриваться, и для нас работы все еще небыло. Дымили себе. Азиат глядел-глядел на нас, потом, видимо, не выдержал,подошел. Но просить «табачку на закурочку» не стал. Сказал совсем по-другому:
– А хотите, боги войны, я вам за кисет махорки сквозь этовот дуло пролезу?
По-русски он говорил чисто. Хитрющие такие глазки щелочками,рожа, как блин… Из пройдошистых, тут и гадать нечего.
Мы так и грохнули. Заржали, что твои жеребцы. Народ былопытный, обстрелянный, в материальной части разбирались прекрасно. Стопятьдесят миллиметров – это пятнадцать сантиметров. Человек сквозь такую дыркуни за что не пролезет, даже голову не просунет. Азиат к тому же был не изщупленьких – плечи те еще, и ряшка широченная, сразу видно, покушать любил.
Он, как ни в чем не бывало, продолжает:
– Я ведь не шучу, давайте серьезно. Ставьте махорку на кон,и я сквозь ствол пролезу.
Походило, что человек не шутит. Мы прикинули – может быть,тут какой-нибудь подвох? Знаете, как в детских играх… Переспросили:
– Сквозь дуло?
Он лыбится:
– А как же еще? Сквозь…
– Сюда влезешь, а оттуда вылезешь?
И показываем на казенник.
Он говорит:
– Ага. Как хотите. Хоть оттуда сюда, хоть отсюда туда, мнебез разницы. Только вы мне сначала эту штуку откройте, а то я не знаю, как онаотодвигается…
Мы переглядывались-переглядывались… Еще раз обговорили все,чтобы он нас не мог подловить на какой-нибудь хитрушке. И предложилинапоследок:
– Только давай договоримся так: если не пролезешь, сапогиотдаешь.
Сапоги у него были отличные, яловые, может, еще из довоенныхзапасов…
Он согласился. Ударили по рукам. Мы все подошли поближе,чтобы не получилось какого-нибудь мошенничества. Вахрамеев в два счета откинулзамок казенной части. Азиат встал на четвереньки…
И полез! Сквозь!
Мы, все шестеро, своими глазами видели, как он просунул вдуло башку. Потом плечи исчезли, потом он по пояс пропал в стволе, а там иподошвы мелькнули… Вот тут мы рты и разинули – ну не мог он протиснуться вствол! Однако ж протиснулся…
А потом преспокойненько вылез с другой стороны – головапоказалась, плечи, весь вылез, целиком… Встал, отряхнулся, оглядел нас спобедным видом и говорит:
– Ну что, мошенничество было?
Мы вынуждены были согласиться, что нет.
– Ну, тогда гоните, – говорит, – боги войны,табачок! Я его честно выспорил.
И в самом деле, не попрешь против очевидного. Насыпали мыему полный кисет. Вахрамеев, мужик недоверчивый, сам попробовал сунуться в дулочерез казенник, но протиснуться не смог, только лоб оцарапал…
Саперы закончили и уехали, а мы взялись выполнять своюзадачу. К четырем пушкам, как выяснилось, снарядов было в достатке, а остальныеоказались без боезапаса. С таким рапортом мы и вернулись в часть.
Был у нас во второй батарее один сибиряк. Когда ребята соглядочкой, но рассказали в тот же вечер своим, какое чудо видели, он, Папашаэтот (он был постарше всех нас, под пятьдесят), расхохотался, какшестиствольный миномет. И говорит:
– Ну, купил он вас! На шармачка натряс полный кисет…
Ребята:
– Папаша, мы ж сами видели, как он лез сквозь!
– То-то и оно, – хохочет Папаша. – У нас вСибири эту штуку знали издавна. Он вам глаза отвел, ясно? У нас этот фокус знаткиелюбили показывать со сплошным бревном, а то и с оглоблей. Он, рожа узкоглазая,по земле полз рядом с пушкой, а сам отводил вам глаза, вот и казалось, будтолезет сквозь… У меня дядя так умел, он и сейчас жив…
Ну, ребята долго матерились потом. Мечтали, что хорошо быбыло поймать чурку и накостылять как следует… только где ж его искать?
Но я-то вот что думаю: зря мы тогда матерились. Ведь, еслиподумать, умение вот так вот отводить глаза – само по себе вещь необыкновенная.Не каждый сумеет. Это ж всех шестерых надо было загипнотизировать…
Самый обыкновенный азиат, только рожа – хитрю-ущая…
Больше мы его не видели.
После одного случая у меня поубавилось скептицизма вотношении всевозможных мистических явлений…
Я служил в санитарном поезде. Хирург, к тому времени – майормедицинской службы. Что такое санитарный поезд, вы себе примерно представляете?А, ну да, как же… «На всю оставшуюся жизнь»… Не спорю, неплохой фильм. Только,как всякое, по-моему, произведение искусства, к реальной жизни имеет слабоеотношение. В жизни, особенно когда речь идет о войне, особенно когда делокасается военно-полевой медицины, все гораздо грустнее и приземленнее.И гимнастерочки не такие безукоризненные, и раненые не такие благовоспитанные– кричат, стонут, прямо-таки ревут иные (не плачут, а ревут по-звериному), а ужзапашок… Впрочем, последнее в упрек киношникам ставить не стоит. Нет еще такойтехники, чтобы передавала в кино запахи. А уж такое амбре… Кровь, гной и всетакое прочее – естественные отправления в неестественной ситуации…
Мы специализировались главным образом на полостниках.Проникающие ранения брюшной полости, что иногда переплетается с торакальнымнаправлением – я имею в виду грудную клетку. Пуля и осколок частенько необращают внимания на медицинскую специализацию, полоснут так, что всем естьработа…
Смертность высокая. Брюшная полость, знаете ли – крайнеделикатная и специфическая область организма. Опасность сепсиса гораздо выше.Или, бывало, достаточно проглядеть в кишках крохотную дырочку от осколка – иныепоходили на крохотные кусочки бритвенных лезвий – чтобы начался воспалительный процесс.Вот, кстати, известно ли вам, для чего в старину перед боем надевали чистоебелье? Не из форса. Исключительно оттого, что попавшая в рану грязная тканьдает заражение моментально…
Ну, не будем отвлекаться. Так вот, медицина не всесильна.Никак нельзя сказать, что раненые у нас мерли, как мухи, это будет в корненеправильная формулировка, но все же случалось частенько. Относились к этому…Это все правда – насчет некоей профессиональной черствости. Медики быстропривыкают и к смерти, и к самым жутким увечьям. Никто не заламывает руки, необливается слезами – но нельзя и сказать, что персонал остается совершеннобесчувственным. Всегда, когда обнаруживалось, что раненый умер, возникало нечтовроде привычного, недолгого переполоха. Легонького такого, если вы меняпонимаете в достаточной степени. Все же присутствовало некоторое волнение,нервозность. «Доктор, Сидоров умер!» Это всегда сообщалось не трагическим, ноуж и никак не равнодушным тоном.
