Книга Ковчег-Питер - Вадим Шамшурин

жены, – объяснил священник и спросил зачем-то: – А ты женат ли?

– Нет, – ответил я и почувствовал раздражение, что разговор вильнул в какую-то другую сторону. Батюшка должен был все-таки понять, что у меня реально есть проблема, посерьезнее женитьбы. Времени-то у нас с ним на разговор было, судя по всему, не так уж и много. Далеко ли тут до этой его Романовки, может, километров пять всего, раз он пешком туда отправился. Я даже немного сбросил скорость, чтобы успеть услышать какой-нибудь его совет. Но батюшка был очень озабочен моим семейным положением:

– Отчего же не женат? Ведь наверняка есть у тебя любимая девушка?

– Девушка меня бросила, потому что я нищеброд, – ответил я довольно резко. Если бы я не знал, что это священник, я бы, наверное, просто соврал ему, что, мол, да, все у меня отлично, а свадьба, вот верите, буквально в следующем месяце. И все по высшему разряду, на Лазурном берегу Франции. Но священника почему-то мне было стыдно обманывать, и я уточнил на всякий случай:

– Знаете, что такое нищеброд? Это когда денег мало.

Батюшку моя история нисколько не смутила, он пожал плечами, надул щеки и опять покивал головой. Потом сказал:

– Отцы-пустынники говорили, что быть богатым и иметь много денег – это не одно и то же. Тот, кто стремится заработать больше и не доволен своей жизнью, беднее того, кто радуется тому, что имеет.

– Ну, предположим, – согласился я. Какой смысл спорить сейчас с его древними авторитетами, тем более что по большому счету я и сам считал так, как эти его отцы-пустырники или как их там. Я даже подумал, что на этом можно было бы построить новую рекламную кампанию моего магазина, только вот батюшке об этом говорить, наверное, не стоило. – Слушайте, я вообще-то про свою учительницу хотел спросить. Вот что мне теперь делать? Вдруг с ней из-за меня что-нибудь случилось? Слушайте, вот знаете, я еще боюсь, что если с ней, и правда, что-то случилось, то могут подумать на меня.

– Ну, может, как-нибудь с Божьей помощью и образуется, – сказал батюшка и кивнул на маячащий впереди указатель и съезд с трассы: – А вот и Романовка.

Я молчал. Если честно, мне было обидно, что он так ничего толкового мне и не сказал. Высадил его возле небольшой каменной церквушки с колоколенкой и одним выкрашенным в небесный синий цвет куполом. За оградой уютно пестрели садовые цветы, у ворот сидел большой кот и намывал морду лапой.

– Может, зайдешь? Я попрошу, чтобы тебя сестры в трапезной накормили, – предложил священник.

– Да нет, спасибо, я тороплюсь, – ответил я.

– Ну, если что, ты заезжай. Спросишь отца Николая, это я и есть. Желаю тебе мира душевного. Храни тебя Бог! – сказал батюшка. И, вылезая из машины, все-таки оставил на сиденье несколько больших розовых яблок. Я вернулся на трассу и по дороге до города думал, почему он сказал мне «если что, ты заезжай». Может, он решил, что я, действительно, сделал что-нибудь со своей учительницей и скоро захочу покаяться и отправиться в тюрьму, так что мне понадобится священник?

Когда приехал домой, на душе было противно, и я сразу завалился спать.

Мне приснился дом в Дубках, деревянный дачный домик с пожухлыми зелеными стенами и ярко покрашенными рамами, а потом из него вышла Мидия Пална. Во сне я увидел ее такой, какой она никогда на самом деле не была. Ей все еще было лет пятьдесят, но она почему-то ярко накрасила глаза, так что веки блестели, а ресницы стали черными и густо загибались кверху. Губы она тоже намазала влажно-красной помадой и поминутно смеялась, неприятно открывая зубы. Прическа почему-то осталась прежняя, а одежда, наоборот, изменилась. На ней было что-то такое, чего никогда не надевают женщины, которые работают в школах или поликлиниках. Что-то блестящее, игривое, что хочется рассматривать. И на юбке сбоку был высокий разрез – совсем как у Витюшиной невесты. Но это была Мидия, моя класснуха, и от мысли, что я могу посмотреть ей в этот разрез, мне стало страшно. И я стал думать, что, наверное, она собралась на встречу с генеральнейшим банкиром или с главнейшим риелтором. Наверное, решила, что сможет найти себе богатого мужа. А что, все женщины хотят выйти замуж за богатого. Если бы я не был нищебродом, Ксюха, наверное, не сказала бы, что теперь в ее жизни меня больше нет. Дурацкий сон все продолжался, и мне хотелось, чтобы Мидия что-то сказала ему – этому самому генеральному банкиру, к которому она сейчас собралась – что-то важное, о чем я давно думаю, но сам ему сказать не могу. Меня он не послушает. Тут нужен человек со стороны. Я-то ведь давно уже играю по его правилам, я вроде как в его команде. Если я приду к нему, он скажет только:

– А! Дроздов! Или как там тебя? Скворцов! Не обижайся, ничего личного. Под сколько там процентов мы тебе дали кредит? А ипотеку сколько лет тебе еще выплачивать за твой скворечник со всеми удобствами? Ну понятно. Ну так ты иди и выплачивай. У тебя что, много времени свободного? Закрой дверь с той стороны.

И что я ему объясню? А вот Мидия смогла бы. Но не теперь, конечно, когда она вырядилась как стареющая звезда эстрады. Она могла бы что-то объяснить генеральному банкиру, да и всем остальным тоже, только если бы пришла в их кабинеты в своей трикотажной кофте с пуговицами, в этих ее простых удобных туфлях, с сумкой, полной непроверенных тетрадей. Непререкаемой женщиной с большим учительским стажем, справкой из флюорографии и успешно проведенным на той неделе субботником. Она бы строго осмотрела банкиров, рассевшихся за длинным столом, и сказала бы:

– Если вы все здесь знаете, как надо жить, то давайте кто-нибудь сейчас просто выйдет к доске и расскажет нам. Ну что же вы, господа банкиры? Просто лес рук! Раз никто не хочет отвечать, сейчас я начну вызывать по списку в журнале.

Она смотрела бы на них своим шершавым упрямым взглядом, и они прятали бы глаза, ковыряли бы пальцем столешницу дорогущего стола. А тут еще я. Я уже просыпался, а Мидия кричала мне:

– Вернись на место! Звонок звенит для учителя.

Ну уж нет! Звонок будильника звенит для меня. Не для учителя.

Каждый, кого мы встречаем – немного учитель. Пью кофе и думаю об этой восточной мудрости. Мне бы немного мудрости, хоть восточной, хоть какой-нибудь. Если я когда-нибудь еще увижу Мидию, я обязательно спрошу ее, как