Книга Все хорошо - Мона Авад

торопливо собирающая пожитки у меня за спиной, качает головой. «Господи Иисусе».

– Как же вам удалось так их растормошить? В чем ваш секрет? – не унимается Хьюго.

– Режиссер свои секреты не раскрывает.

Прямо чувствую, как Грейс мысленно охает: «Бога ради!»

– Да ладно, мы никому не скажем.

Он косится на Грейс, пытаясь втянуть ее в разговор. Но та ничего не желает замечать. Упорно разглядывает свое пальто и сумку.

– Что ж, если хотите знать, я их заколдовала, – отвечаю я.

Хьюго смеется. Ах, какая я забавная! С недавних пор изрекаю сплошь мудрые мысли и уморительные шутки. Только и остается, что качать головой и смотреть на меня сияющими глазами. Восхищаясь самим фактом моего существования.

– Ах, заколдовали? Теперь понятно.

Вдруг неподалеку от нас кто-то кашляет. Обернувшись к сцене, я замечаю, что две Эшли/Мишель одеваются как-то слишком уж неторопливо. И при этом так увлеченно пялятся в телефоны, как будто всем своим видом желают показать, что вовсе и не думают подслушивать.

– На самом деле, – погромче, чтобы им было слышно, добавляю я, – это пьеса их околдовала, а вовсе не я.

– Ясное дело! Что ж, должен признаться, она и меня зацепила, – объявляет Хьюго, не сводя с меня глаз. – Еще как зацепила.

Последние слова он произносит мягко. Так мягко, что мне даже на мгновение становится его жаль. Я жалею Хьюго? Быть такого не может!

Грейс фыркает. И окидывает Хьюго, мужчину, к которому до сих пор испытывала некое подобие уважения, язвительным взглядом. «Да вы что тут все, издеваетесь, что ли?»

Но Хьюго, словно по волшебству, ничего не замечает.

– Кстати, – начинает он, приблизившись ко мне почти вплотную и понизив голос. Он даже руку мне на плечо пытается опустить, спохватывается лишь в последний момент. – В четверг вечером все в силе?

Вечер четверга. Наше первое свидание. Хьюго уже несколько недель предлагает сходить с ним куда-нибудь. А я его динамлю. Я динамлю Хьюго, можете себе такое представить? Просто меня так захватила постановка. И эта весна… Безумие какое-то, верно ведь?

– Да, конечно, – заверяю я. – Мы же договорились, в четверг встретимся и обсудим будущий спектакль. – Произнося это, я указываю ему глазами на Грейс. Надеюсь, он поймет намек.

– Да-да, верно. Спектакль. Мне не терпится узнать ваше видение, Миранда.

Так и чувствую, как Грейс ощетинивается. Она уже сунула под мышку свой баул, но уходить не спешит. Явно хочет со мной поговорить. «И, пожалуйста, наедине, Миранда».

Но Хьюго по-прежнему топчется передо мной, как зачарованный.

– Тогда увидимся, – даю я ему возможность распрощаться и уйти.

Но Хьюго наклоняется ко мне, явно собираясь меня поцеловать. Неужели он меня поцелует? Покосившись в сторону сцены, замечаю, что Эшли/Мишели все еще здесь, пялятся на нас, оторвавшись от телефонов. И Грейс тоже смотрит, все сильнее хмурясь.

– Увидимся, – повторяет Хьюго, отпрянув.

И начинает отступать спиной вперед. Честное слово, он пятится к выходу, чтобы не отводить от меня глаз. Пятится, пока с размаху не врезается спиной в двойные двери театра. После чего мы оба разражаемся хохотом. Неловко вышло и в то же время так…

– Нелепо, – бурчит себе под нос Грейс, когда Хьюго выходит.

Но я решаю пропустить это мимо ушей. Оборачиваюсь к ней. Разглядываю ее каменное лицо, в котором сегодня читается столько вопросов и обвинений. И широко улыбаюсь:

– Еще одна прекрасная репетиция, не так ли?

– Она немного затянулась, – отзывается Грейс, пристально глядя на меня. – И холод стоял собачий. Я совершенно без сил.

– Без сил? Это ты-то, Грейс? – смеюсь я.

– Я серьезно, Миранда, – не уступает она. – Эти чертовы репетиции меня убивают.

– Ой, да брось, Грейс. Тебя ничем не убьешь, верно ведь? Ты у нас потомок первопоселенцев-пуритан. Плимутский камень. Сама Новая Англия!

– Не знаю, Новая я Англия или нет, но мне в последнее время за тобой не угнаться.

– Ха-ха, обхохочешься. Шутница ты, Грейс, – отзываюсь я.

Но сама не смеюсь. И Грейс тоже не смеется.

Я вдруг замечаю, какое поношенное у нее пальто. И как кренится ее левое плечо под весом баула, набитого затрепанными репродукциями застывших в прыжке балерин Дега. В каштановых, остриженных под «пажа» волосах невесть откуда появилась седина. Надо же, а ведь Грейс и правда побледнела. И под глазами у нее залегли темно-фиолетовые круги. Похоже, давненько она не накладывала на лицо маску из розовых лепестков. Я вдруг вспоминаю те давние вечера в ее гостиной: на лице Грейс засыхает и расходится трещинами розовая масса, глаза ее устремлены в экран телевизора, руки подливают мне вина. «Не вставай, не вставай. Я сама принесу».

– Ладно, – говорю я. – Выкладывай.

Но Грейс просто смотрит на меня. И тут меня осеняет, я понимаю, что она хочет мне сказать. Что она искренне обрадовалась, когда мне стало легче. Нет, правда! Ведь это избавило ее – и всех нас! – от лишних хлопот. Она даже какое-то время подумывала, не задружиться ли нам снова. Но теперь, глядя на меня, сияющую, скачущую на высоченных каблуках, она просто теряется. Ведь я больше не хрупкая Белоснежка, которой так нравилось лежать на полу в ее гостиной, жаловаться на сотрудников факультета английского языка и в пьяном угаре вспоминать давно миновавшие солнечные дни.

«Кто ты такая? – написано у нее на лице. – И что сделала с моей несчастной подругой?»

– Не понимаю, зачем ты снова и снова заставляла их целоваться? – выпаливает она.

И сердито смотрит на меня. В последнее время она постоянно на меня сердится. Забавно, что на слове «целоваться» голос ей изменяет. Ей неловко об этом говорить. Интересно, когда Грейс в последний раз целовалась с кем-нибудь, кроме своей ящерицы?

– Зачем? – переспрашиваю я. – Потому что они должны сделать все правильно. Это ведь одна из самых важных сцен в пьесе. Ключевой момент.

– Ключевой? – качает головой Грейс. – Миранда, да ведь его даже в тексте нет.

Я грустно улыбаюсь. Ясное дело, она ненавидит поцелуи. Одна мысль о том, что после всех испытаний Елене может достаться немного счастья – и языка! – кажется ей отвратительной. Дай ей волю, и Елена осталась бы ни с чем. Да что там, она бы и из мертвых не восстала. Погибла бы в одиночестве. Стушевалась и канула во тьму.

– То есть, по-твоему, после всего, что Елене довелось перенести, она не заслужила один поцелуй? Ты не хочешь, чтобы ей досталось одно-единственное счастливое мгновение?

Грейс разглядывает цветочный узор на моем шелковом платье. С таким видом, будто с него глядят вовсе не цветы, а торчащие во все стороны раздвоенные язычки.

«Новое платье?» – спросила она сегодня,