Книга Цветы эмиграции - Нина Алексеевна Ким

Абилю запомнились его слова, что холодная вода выбивает шпоры из пяток, он не понимал, как из пятки можно выбить шпоры.

В Германии дядя Густав нашёл их семью в беженском лагере, помог устроиться в Дюссельдорфе и сделал отца соучредителем компании. Мать хотела переехать в Канаду к своему брату, но отец отказался. Абиль был тоже против переезда: опять привыкать к новой стране, к людям, к школе, где не найдёт друзей. Да и здесь он не мог ни с кем сдружиться. Противно ему было, как они ведут себя на уроках, боялись, что сосед по парте спишет, и закрывали тетрадь ладонью. В университете тоже остался в стороне от шумных ночных дискотек и разных гулянок, разгорячённые алкоголем лица раздражали его. Минуту назад был нормальный человек, а после нескольких порций спиртного превращался в болтуна и говорил такие слова, которые в обычные дни не смог бы даже про себя произнести. Смущали его и девицы. Красивые и голые, почти голые, вместо приличной одежды по рваному лоскутку на спине и еле прикрытой груди. Юбки заканчивались там, откуда выглядывали тугие бесстыжие ягодицы.

Абиль рано повзрослел. Он видел, как стремительно стареют родители: ссохлись, как пожухлая трава, характер стал у них странным. Им ничего не нравилось. Отец всё не мог забыть первую и последнюю рыбалку в Германии. На крючок попалась рыба, похожая на поросёнка, можно было пожарить и ухи наварить. Он сорвал рыбу с крючка и поднялся, чтобы положить улов в холщовый пакет. Но не тут-то было. Рыбаки, которые сидели на берегу, повернулись к нему, откуда-то появился полицейский в зелёной форме и встал рядом. Все ждали, что будет дальше. Отец опустился на корточки с рыбой, которая шлепала хвостом по его руке, отпустил в воду и громко сказал: «Плыви, золотая рыбка». Не спросив ни единого желания, зеленоватая туша исчезла в воде, оставляя за собой красный след.

– В кино? – спрашивал он с ужасом. – Заплатить за два часа и заснуть в мягких креслах?

– Зачем спать, фильм надо смотреть.

– Ещё и понимать, – нервничал отец.

Ходить по прогулочным тропам тоже отказывался:

– Я не Керим, чтобы просто шляться по каким-то дорожкам.

Оживлялся он, только когда появлялись бывшие друзья. К их приходу сам готовил плов из жирной баранины, нарезал особым способом помидоры и лук, наливал в пиалы зелёный чай, почти такой, как в Кувасае. Мужчины беседовали и смеялись, вспоминая разные приключения молодости и поездки с продуктовыми составами по всему бывшему Союзу. Однажды, покончив с угощением, дядя Густав подал ему документы на подпись:

– Мы теперь равноценные учредители, будем работать вместе. Василий уже подписал свои бумаги, очередь за тобой.

Шахин расписывался на плотной тисненой бумаге с гербом и вспоминал, как когда-то он позвал друзей на помощь и они не отказали ему. Теперь настала его очередь помочь Густаву, строившему бизнес – империю в Германии.

Айгуль, гостившая у родителей, услышала разговор отца с Густавом и всё передала мужу. Через несколько дней она приехала со странной просьбой:

– Папа, мой муж просит тебя о помощи, надо будет возить товар из Турции.

– У него нет других помощников?

– Он тебе доверяет.

Шахин кивнул дочери. Дочь не могла понять, к чему относится кивок, к «доверию» или к согласию, и вопросительно смотрела на него. Он отвернулся. Переживал, что женская судьба дочери сложилась не так, как им с женой хотелось бы: ничего не осталось от прежней хохотушки, настороженное выражение лица, как будто боялась; двигалась бесшумно, как тень, заливистый голос стал бесцветным. Так хотелось иногда сказать, чтоб ушла от мужа, но не мог, пусть сама дозреет до этого решения. У отца Шахина в Кувасае была сестра, она жила с мужем в соседнем селе, но через год переехала к ним домой. Однажды отец Шахина заехал к ней, потому что оказался в их селе по делам. На стук никто не отвечал, он толкнул калитку и вошёл в дом. Увидел ужасную картину – сестра валялась в крови на земляном полу. Муж пинал её и выкрикивал какие-то ругательства, размахивал руками и не видел ничего вокруг. Отец ударил мужа сестры, который свалился на пол около неё и не шевелился. Сестра жила с ними, больше замуж она не вышла, а бывший муженёк сразу женился на другой. Разведённая женщина по обычаям становилась позором для семьи и изгоем в глазах окружающих, замуж больше никто её не брал.

Однажды Шахин услышал разговор отца с его сестрой, которая кричала на него:

– Ты виноват, что я осталась без семьи!

– Он тебя бил.

– Всех женщин бьют, но у них есть свои семьи, а я состарилась прислугой у вас.

Шахин помнил, как отец переживал после разговора с сестрой, и как-то сказал ему, ещё неженатому парню:

– Никогда не решай чужую судьбу.

– Чью?

– Твоей сестры или дочери.

И вот теперь глядя, как несчастлива дочь в замужестве, понял, что имел в виду отец.

Абиль порывался разобраться с зятем, но родители строго пресекали его:

– Не вмешивайся, сама разберётся.

«Разберётся она, вон в кого превратилась», – думал он про себя.

Сестра вышла замуж за жадного и хитрого человека. Если Турция состоит из таких людей, то зачем отец рассказывал им сказки об этой стране – своей родине? Бедной девчонке турки казались, наверное, настоящими принцами. Ей попался не нищий и не принц, а жуликоватый торгаш, который искал во всём личную выгоду. Магазинчик, громко названный супермаркетом, был небольшим, на узких полках лежали чай, консервированные овощи и пакеты с рисом и мукой, в небольшом холодильнике топорщились хвосты замороженной рыбы, куски мяса и ливера.

Хитрые глазки продавца ощупывали покупателя и угодливо светились улыбкой.

На похоронах тестя зять был откровенно зол. Наверное, не отпускал Айгуль к матери в гости. Мать осталась совсем одна. Совсем одна, потому что он здесь. В камере он был с соседом, немцем лет сорока, который называл себя «торговцем оружием» и все свободное время проводил за тетрадкой, писал, потом комкал листы и, не вставая с места, кидал их в мусорную урну. У него был такой большой срок, что Абиль вздрагивал каждый раз, когда торговец оружием начинал об этом говорить и смеяться, что он за это время напишет серию книг на любимую тему.

Каждое утро сосед садился за стол, раскладывал чистые листы, писал и переписывал, быстро-быстро, как будто строчил из автомата. Лицо у него становилось напряжённым и вдумчивым. Может быть, вспоминал тех, с кем жизнь свела его на «тропе войны» – преступников и убийц, – или сожалел,