Книга Агент на передовой - Джон Ле Карре

— Идём куда? — ухожу я от прямого ответа, хотя отлично понимаю, о чём идёт речь.

— К Ларри с Эмми. На двадцатипятилетний юбилей. Куда ж ещё?

— Боюсь, вдвоём не получится. Придётся тебе, Прю, идти одной. Или с Фиби? Её только пальцем помани.

Фиби, наша соседка, наверное, не самая лучшая компания, но всё же лучше, чем пустое место.

— Нат, ты заболел?

— Да вроде нет. Я переведён в резерв, — говорю по возможности твёрдым голосом.

— За что?

— Решение Конторы.

— А поехать со мной, находясь в резерве, нельзя?

— Нельзя. Я должен физически находиться в этих стенах.

— Но почему? Что происходит?

— Ничего.

— Ты не можешь сидеть дома из-за ничего. Тебе грозит какая-то опасность?

— Дело в другом. Ларри и Эми знают, что я шпик. Давай я ему позвоню, — галантно предлагаю я. — Ларри не станет задавать лишних вопросов.

Читай подтекст: в отличие от тебя.

— А как насчёт вечернего концерта? У нас два билета на Саймона Расселла Била, если ты помнишь. В ложу.

— Тоже не могу.

— Потому что ты в резерве.

— В шесть мне должны позвонить. О том, что будет после, можно только гадать.

— То есть мы должны весь день ждать этого звонка.

— Выходит, что так. Во всяком случае, я.

— А до того?

— Я не могу выходить из дому. Приказ Брина. Я под домашним арестом.

— По приказу Брина?

— Лично. Из Вашингтона.

— Тогда я, пожалуй, позвоню Эми, — говорит Прю после небольшого раздумья. — Может, они воспользуются нашими билетами. Я позвоню из кухни.

А дальше Прю делает то, что она делает всегда в тот самый момент, когда мне кажется, что её терпение лопнуло: уходит, обдумывает ситуацию и принимается за её исправление. Возвращается она уже в старых джинсах и довольно нелепой лыжной куртке, которую мы купили во время каникул в горах. Она улыбается.

— Ты поспал? — спрашивает она и, заставив меня подвинуться, садится рядом на кровать.

— Не очень.

Она трогает мой лоб, проверяя температуру.

— Я правда не болен, Прю, — повторяю.

— Нет. Но я подумала, уж не выставили ли тебя за дверь, — звучит не столько как вопрос, сколько как знак озабоченности.

— Похоже на то, — подтверждаю я. — Скорее всего.

— Несправедливо?

— Да нет. Я бы не сказал.

— Ты накосячил или они?

— Все понемногу. Я связался не с теми людьми.

— Я их знаю?

— Нет.

— Они за тобой не охотятся?

— Нет, тут совсем другое, — заверяю я её и понимаю, что не так хорошо владею собой, как мне казалось.

— А где твой рабочий мобильник? Ты всегда его кладёшь рядом с собой на тумбочку.

— Наверное, остался в костюме, — уворачиваюсь.

— Его там нет. Я проверила. Конфисковали в Конторе?

— Да.

— Когда?

— Вчера. Точнее, сегодня утром. Совещание длилось всю ночь.

— Ты на них зол?

— Не знаю. Пытаюсь разобраться.

— Тогда лежи и разбирайся. Позвонят тебе, надо полагать, на домашний телефон.

— Ну да, а как иначе.

— Отправлю мейл Стеф, чтобы она не выходила на связь по скайпу в это время. Тебе надо будет как следует сосредоточиться. — Уже дойдя до двери, она передумывает, возвращается и снова садится на кровать. — Можно мне высказаться, Нат? Без давления. Просто установочка.

— Ну разумеется.

Она берёт меня за руку. На этот раз не для того, чтобы проверить пульс.

— Если Контора вставляет тебе палки в колёса, — произносит она жёстко, — а ты, несмотря ни на что, желаешь там остаться, можешь рассчитывать на мою поддержку, пока смерть не разлучит нас. И пошли они все на три буквы. Я понятно выражаюсь?

— Вполне. Спасибо.

— А если ты в порыве чувств решишь послать их в одно место, и чёрт с ней, с пенсией, — ничего, не пропадём.

— Буду держать это в голове.

— И можешь передать мои слова Брину, если от этого будет какая-то польза, — добавляет она твёрдо. — Или я ему сама скажу.

— Лучше не надо.

Тут мы оба разражаемся смехом, испытывая внезапное облегчение.

Взаимные выражения любви редко способны произвести впечатление на человека со стороны. То, что мы тогда сказали друг другу — особенно слова Прю, — до сих пор звучит в моей памяти как боевой призыв. Она словно распахнула невидимую дверь, разделявшую нас. И мне хочется думать, что именно благодаря открывшемуся проёму у меня в голове впервые начали как-то складываться смутные теории и незрелые догадки в отношении загадочного поведения моего друга Эда. Это было похоже на взлетающие и быстро гаснущие петарды.

* * *

«Моя немецкая душа», — любил повторять Эд с виноватой ухмылкой после очередного слишком громкого или слишком дидактичного заявления.

Всегда эта немецкая душа.

Чтобы остановить велосипедиста Эда, Тадзио опять же обратился к нему на немецком.

Почему? Неужели иначе Эд посчитал бы его уличным пьяницей?

И почему у меня в голове всё время звучит немецкий, немецкий, а не русский, русский?

И скажите мне, пожалуйста, поскольку я лишён музыкального слуха, почему всякий раз, когда я вспоминаю беседу Эда с Гаммой, у меня такое ощущение, будто я слышу не ту музыку?

Хотя у меня нет ответов на эти невнятные вопросы, только усугубляющие недоумение, к шести вечера благодаря усилиям Прю я был настроен куда более воинственно и чувствовал себя куда более готовым отразить любой удар Конторы, чем в пять утра.

* * *

Шесть на часах соседней церкви, шесть на моих ручных, шесть на настенных часах в холле, доставшихся Прю от дедушки. Очередной пропечённый солнцем вечер, лондонская засуха. Я сижу наверху в своём логове, на мне шорты и сандалии. Прю в саду поливает свои несчастные усохшие розы. Раздаётся звонок, но не телефонный, а от входной двери.

Я вскакиваю и бегу вниз, но Прю меня опередила. Мы сталкиваемся на лестнице.

— Мне кажется, тебе лучше переодеться во что-нибудь более приличное, — говорит она. — За тобой приехал водитель, такой здоровяк.

Я выглядываю в окно. Чёрный «форд-мондео» с двумя антеннами. Прислонившись к нему, тихо покуривает Артур, личный шофёр Брина Джордана.

* * *