Книга Нервные государства - Уильям Дэвис

Язык тела

К концу XIX века гипотеза Рене Декарта о разделении разума и тела разрушалась под действием широкого набора научных, философских и социальных поползновений. Рождение в 1870-х годах современной психологии подразумевало изучение умственных процессов с использованием научного подхода, фокусируясь на внешних индикаторах внимания, таких как движение глаз. Открытие новых психических заболеваний вроде неврастении и истерии выявило новые перспективы биологического исследования разума, получившие развитие в психиатрии у Эмиля Крепелина и в психоанализе Зигмунда Фрейда. Развитие же рекламной индустрии и культуры потребления само по себе строилось на идее того, что желания и предпочтения людей могут быть сознательно спровоцированы внешними силами.

Совокупный эффект от этих изменений подталкивал к пониманию мышления как научно обозримого феномена, не в полной мере отличного от прочих анатомических процессов. Физические движения и симптомы теперь могли быть классифицированы с точки зрения желания или намерения человека. Особенно яркие возможности это открыло для нарождающегося искусства маркетинга, чье предназначение заключалось в знании и прогнозировании желаний потребителей. Впоследствии этим также заинтересовались политические партии и лидеры, которые стали полагаться на психологов и социологов, чтобы те сообщали бы им, что на уме у народных масс. В эпоху МРТ– и ЭЭГ-сканеров, предоставляющих картину мозговой активности для дальнейшего использования врачами, психиатрами, философами и маркетологами, Декартово понимание разума как полностью личной и неосязаемой сущности более не выдерживает критики. Теперь мы можем заглянуть в чью-то внутреннюю жизнь без необходимости описывать ее словами.

В условиях, когда Декартово раздвоение на разум и тело теряет актуальность, эмоции получают совершенно новое значение. Начиная с 1870-х годов стали проводиться различные исследования тел людей и животных исходя из их способности проявлять умственную активность – но именно эмоциональную, а не рациональную или когнитивную. К примеру, Чарльз Дарвин в своей книге 1872 года «О выражении эмоций у человека и животных» уделял основное внимание фотографиям выражений лица и тела, полагая, что «когда мы испытываем душевное возбуждение, движения нашего тела носят соответствующий этому состоянию характер»[145].

В 1884 году психолог и философ Уильям Джеймс опубликовал революционную статью «Эмоция». В ней он предполагал, что эмоции, которые мы считаем присущими нашему разуму, на деле исходят от наших тел. В первую очередь нечто затрагивает нас физически, и только уже потом мы замечаем, как это повлияло на наши психологические ощущения. Как писал Джеймс: «Мы опечалены, потому что плачем, приведены в ярость, потому что бьем другого, боимся, потому что дрожим»[146]. То, что мы зовем «чувствами» в смысле эмоций, в конечном счете не отличается от того, что у нас ассоциируется со вкусом или осязанием.

Наука об эмоциях теоретически может быть мощным инструментом политического контроля потому, что она соединяет наши «наружную» и «внутреннюю» жизни. Методики обнаружения эмоций представляют собой угрозу для приватности, позволяя компаниям вроде Facebook отслеживать социальное поведение в поисках признаков того, что люди чувствуют. Растущая индустрия маркетинговых исследований использует «эмоциональный искусственный интеллект» с целью определить признаки эмоций по телу, лицу, глазам и поведению в сети Интернет. Эти методы также создают угрозу (или по меньшей мере искажение) демократии, так как позволяют влиять на психологию толпы стратегически – практику, известную как пропаганда. Все эти тревоги совсем не новы, хотя новейшие технологии «эмоционального ИИ», «анализа лица» и «аффективных вычислений» по понятным причинам их усилили.

Эксперты, что появились под конец XVII века, могли предоставить объективное отражение человеческих существ с точки зрения статистики и анатомических фактов. Но у них не было ни желания, ни способа раскрыть внутренние эмоциональные состояния людей. К концу XIX века времена изменились, и научный подход стал применим к ряду новых вопросов: что люди хотят, к кому они себя причисляют, что они чувствуют? Маркетологи были среди первых, кто освоил эти методы, но не первыми, кто выразил потребность в них. И вновь необходимость раскрыть «неизвестные известные» чужих умов и эмоций оказалась рождена на войне. Раз преимущество Наполеона отчасти было обусловлено энтузиазмом в рядах его огромной армии, лидерам следовало бы относиться к чувствам населения намного более серьезно.

Согласно теории Клаузевица, существует три основных фактора, определяющих исход войны. Есть правительственный элемент, от которого в целом зависят стратегия, планирование и логистика. Есть военный элемент, для которого все определяется комбинацией математической вероятности (в основном определяемой количеством ресурсов и живой силы) и удачи. И, наконец, есть эмоциональный элемент: какую степень храбрости и неприязни к противнику возможно получить? Именно это Французская революция реализовала среди населения, не оставив ни единого шанса странам-противницам. Как набор общих чувств, национализм начинался в контексте общенародного революционного порыва, и лишь намного позже его стали признавать традиционалисты с целью укрепления политического строя[147].

Суть войны, как считал Клаузевиц, заключается в попытке физически уничтожать силы противника до тех пор, пока тот не утратит возможность перевооружиться и нанести ответный удар. Он писал:

«Война в целом исходит из предпосылки, что человек слаб, и против этой слабости она и направлена»[148].

В этих словах есть нечто брутально физическое: тела против тел, причиняющих, – на деле ищущих, – ранения и боль. Клаузевиц имел возможность наблюдать это из первых рук: ужасы боевых столкновений не были ему в диковину. Его волновала другая проблема – каким образом огромная армия людей может быть втянута в подобный конфликт вопреки их личным интересам. Он был озабочен тем, что менталитет гражданской и купеческой жизни вел к ослаблению боевого духа:

«Той изнеженности, той погоне за приятными ощущениями, которые понижают дух народа, схваченного растущим благосостоянием и увлеченного деятельностью в сфере усилившихся мирных отношений»[149].

Суровую потребность войны в живой силе можно удовлетворить, рассуждал Клаузевиц, только если людям будет преподан должный эмоциональный настрой. Это не было вызовом чисто физическим или психологическим, но распределенным в обеих сферах, как потом будет сформулировано Дарвином и другими. Если люди утратят желание сражаться и убивать или оптимизм в отношении исхода битвы, то поражение неизбежно. Позже проблема будет отчасти решена с помощью фармакологии, в частности когда американская гражданская и Франко-прусская войны привели к значительным прорывам в области обезболивания, и в случае недавних вложений Пентагона в разработку подавляющих страх препаратов. Обретение контроля над нервами, как лидеров, так и последователей, давно входит в амбиции военных исследований.