Книга Троя. Величайшее предание в пересказе - Стивен Фрай

– Отдай труп грекам и потребуй взамен тело Сарпедона.

Гектор покачал головой.

– Хватит любезничать. Он убил слишком много наших. Моих братьев. Твоего царя. Вся Троя пожелает отмстить.

– Сделай по-своему, царевич, и я уведу из Трои всех ликийцев до последнего – защищай тогда город сам.

Тут имеет смысл задержаться и вспомнить, до чего важно обеим сторонам, чтобы погибшие на поле брани удостоились подобающего погребения. Клеос – слава и почет, заслуженные отвагой и воинским мастерством, – обеспечит их именам вечную жизнь в истории на многие поколения. Почести, с какими тело погибшего омывают и сжигают на священном костре с положенными песнями, молитвами и поминальными речами, – первый шаг в воплощении клеоса. Умершие от болезни или по любой другой причине, кроме боевых ран, на подобные омовение и церемонии рассчитывать не могли, какими бы важными ни были эти люди при жизни. Сколь непристойными и нецивилизованными ни казались бы нам потасовки, завязывавшиеся над изуродованными останками павших воинов, надо понимать, что для греков и троянцев те покойники оставались живыми символами неуничтожимой репутации героических душ, что населяли теперь мертвые тела. В той же мере, в какой соратники сражались, чтобы спасти и далее чествовать тела своих павших товарищей, вражеские бойцы стремились удержать их у себя и далее надругаться над ними, а также оставить себе их доспехи как боевой трофей или сокровище, какое родственникам и друзьям павших предстояло выкупать.

Для Главка и ликийцев не заполучить тело своего родича и царя Сарпедона было равносильно несмываемому пятну на собственной чести[149]. Телом Сарпедона завладели греки, а потому предстояло добыть тело Патрокла, чтобы обменять его на погибшего ликийского царя. Ликийцы недвусмысленно сообщили Гектору, что он должен приложить все усилия ради этого обмена. Ликийский союз был для Трои слишком важен, чтобы им рисковать, а потому Гектор согласился отдать им тело Патрокла. Однако амуниция – меч, копье, шлем, нагрудная пластина и поножи – стала трофеем, на который Гектор, по его мнению, имел право и с чистой совестью мог оставить себе. Вот потому он и снял с себя свои доспехи и надел Патрокловы – то есть Ахилловы. Шлем отдал кому-то из троянских воинов на хранение. Надевать его не рискнул, чтоб не перепутали с Ахиллом и не пришлось сражаться со своими же.

Последовавшая драка за тело Патрокла – из самых кровавых и лютых стычек за все десять лет войны. Безжалостный Гомер медлит средь зверств этой мясорубки, чтобы подчеркнуть значимость происходящего для обеих сторон. Знай они, что это все лишь репетиция или в лучшем случае нежный пролог к грядущему – возможно, предались бы отчаянию.

К Эанту и Идоменею примкнули Аякс и Менелай – все четверо встали у тела Патрокла, как плакальщики у катафалка, но до чего же свирепые и безжалостные плакальщики! Они отбивали волну за волной лютых неумолимых троянцев с Гектором во главе, кто, подобно самой Смерти, кидался на них вновь и вновь. Среди всей этой бушевавшей жестокости ГИППОФООЙ-Троянец ухитрился пролезть по самой земле, обвязать тело Патрокла кожаным ремнем; уже собрался он было тащить его к Трое, как его приметил Аякс – и пронзил ему шлем копьем. Мозг брызнул из раны и затопил Гиппофоою шлем, как вино заливает медную чашу. Его друг Форк ринулся забрать Гиппофооя, но наконечник Аяксова копья выпотрошил его тут же. Гектор, со своей стороны, завалил несчетно ахейцев, раскалывая черепа, отсекая руки, головы и ноги, словно исполинская молотилка. Все больше греков окружало тело павшего героя, Аякс ревел, чтоб не уступали ни пяди. Троянцы перли шквалом смерти с неумолимым Гектором во главе. Накопленное напряжение, крах надежд, утраты, предательства, страх и досада – все взорвалось с такой силой и яростью, что даже боги взирали на бойню с трепетом.

Глядя на все это из-за частокола, Ахилл видел клубы пыли и слышал лязг боя, но не мог истолковать, что именно он видит и слышит. К нему по песку, весь в слезах, прибежал Антилох, сын Нестора, с вестью о том, что Патрокл погиб, а его тело стало теперь сердцем сражения.

Ахилла это сокрушило полностью. Скорбь обуяла его. Он сгребал землю руками и втирал ее себе в прекрасное лицо. Рвал на себе волосы и выл в совершеннейшей неукротимой тоске. Антилох пал на колени рядом с ним и схватил его за руки – в равной мере и чтоб посочувствовать и поддержать, и чтоб не дать Ахиллу себя изувечить.

Фетида услышала неистовые рыданья сына и явилась из океана утешить его. Но втуне.

– Я утратил волю жить дальше, – проговорил он. – Если не убью Гектора в отместку за Патрокла, незачем жить мне.

– О, сын мой! – воскликнула Фетида. – Предначертано, что за гибелью Гектора твоя последует тотчас же.

– Тогда пусть я и умру тотчас!

– А как же Агамемнон?

– Плевать. Что мне сокровища, что Брисеида, что честь или что угодно еще в сравнении с тем, кого любил я крепче и пуще всего, – с возлюбленным моим единственным Патроклом? Патрокл, о, Патрокл!

И Ахилл бросился ничком в грязь и отчаянно взвыл.

Тем временем битва за тело Патрокла бушевать не прекращала. Трижды Аякс и Эант отгоняли Гектора, но в четвертой атаке он бы победил, если б Гера не отправила радужную вестницу олимпийцев Ириду к Ахиллу, чтобы подал тот знак о своей готовности сражаться вновь. Пусть и не было на нем никаких доспехов, одного его вида – когда стоял он во весь рост на берегу, окутанный неземным светом, – и его пронзительного боевого клича оказалось достаточно, чтобы рассеять троянцев. Трижды Ахилл подал свой боевой клич. Троянцы и даже их кони преисполнились ужаса. Торжествуя, ахейцы принесли тело Патрокла в свой лагерь.

Но Гектор ничуть не собирался отступать – он попытался догнать греков. Его друг ПОЛИДАМАНТ призвал его не спешить опрометчиво[150].

– Ахилл вернулся в бой, мой царевич. Нам следует укрыться за городскими стенами.

– Ни за что. Мы побеждаем, Полидамант! Истекло время таиться, словно перепуганные узники в городе. Мы более не уйдем за реку. Встанем лагерем на равнине и завтра бросимся в последний приступ на греческие корабли. Мы обратим их в бегство! Я чую это.

Всю ночь ахейцы оплакивали утрату Патрокла, погребальные песнопения заводил сам Ахилл.

Меж тем на Олимпе мать его Фетида навестила Гефеста с мольбою выковать сыну новый доспех.

– Завтра ему воевать неизбежно, молю тебя, Гефест, ради любви ко мне, ему нужен наилучший доспех из всех, какие видывал белый свет. Потрудишься ли ты ночь напролет у себя в кузне? Ради меня?

Гефест был женат на Афродите, конечно, а та встала на сторону троянцев, однако кузнец, как и Зевс, обожал Фетиду и многим был ей обязан[151]. Родив Гефеста, своего первого сына от Зевса, Гера бросила на него всего один взгляд – на смуглого, косматого и уродливого Гефеста, отнюдь не сиятельное богоподобное дитя, на какое рассчитывала, – и швырнула его с Олимпа[152]. Пусть и бессмертный, младенец Гефест, возможно, не дотянул бы до зрелых лет и своего божественного положения, если б не спасли его Фетида и морская нимфа Эвринома и не забрали на остров Лемнос, где он и вырос. Там же и обрел он свои несравненные навыки кузнеца и искусника.