Книга Йоркширская роза - Маргарет Пембертон

Гарри заговорил, прервав ее размышления:

– Я считаю, что дипломатический нейтралитет имеет свои границы, Роуз. Когда люди пренебрегают всеми принципами цивилизованного поведения, уже невозможно оставаться в стороне и держать руки в карманах. Если начинается открытая борьба дела правого с неправым, ты должен бороться за победу правого дела. Иной возможности не существует.

Остаток пути до дома они проехали в невеселом молчании. Роуз понимала, что для Гарри в данных обстоятельствах не существует другой возможности, также как для Уильяма или Ноуэла, и он уверен, что в этом году окажется на полях военных сражений с немцами и их союзниками.

На следующий день, несмотря на сильный мороз, они отправились гулять на вересковый холм.

– Я, пожалуй, больше люблю этот холм зимой, чем летом, – сказала Роуз, шагая рядом с Гарри по твердой, промерзшей земле. – Зимой он полон величия, суровый и прекрасный. И такой… одинокий. И будет существовать вечно.

– В ожидании трубного гласа? – рассмеялся Гарри, наклоняясь к ней.

Роуз опиралась на его руку, чтобы не подвернуть лодыжку на твердой, неровной земле; она крепче сжала эту руку и засмеялась в ответ. Глаза ее сияли счастьем, а щеки порозовели от холода.

Гарри остановился, словно пораженный внезапной мыслью, и посмотрел на Роуз странным, необычным взглядом.

Смех замер у Роуз на устах.

– Что с тобой? – спросила она встревоженно, надеясь, что Гарри не собирается снова говорить о возможной войне, и опасаясь, не стало ли ему вдруг нехорошо.

Губы Гарри сложились в улыбку.

– Ничего, Смешная Мордочка, – успокоил он ее и похлопал по руке, затянутой в перчатку. – Что, если нам дойти до каменной пирамиды? Хватит у тебя на это пороху?

Роуз кивнула, всем сердцем желая, чтобы придуманное им для нее забавное прозвище означало «милая», «любимая» или «дорогая». Когда Гарри преподносил ей в подарок шапку из лисьего меха и такую же муфту, она на минуту подумала, что и вправду дорога ему. Наверное, такие вот подарки он дарил Нине. И Роуз вдруг ощутила себя необыкновенно женственной, показалась себе сошедшей со страниц какого-нибудь русского романа и впервые в жизни поверила, что красива.

Гарри уехал, и у Роуз стало пусто на душе. И погода не способствовала хорошему настроению. Выпало столько снега, что дороги между Илкли и Брэдфордом стали непроходимыми и непроезжими. Услышав такой прогноз, Роуз вернулась на Бексайд-стрит, прихватив с собой запас одежды на несколько недель. Каждое утро они с Дженни пробивались сквозь сугробы по колено к Толлер-лейн, где и прощались: Роуз шла на фабрику Риммингтонов, а Дженни фабрике Латтеруорта.

Из-за скверной погоды Лоренс Сагден чувствовал себя неважно с самого Рождества.

– Я про…сто устал, малышка, – говорил он Роуз каждый раз, когда она проявляла беспокойство. – Доктор Тодд уве…ряет, что я буду молод…цом весной.

Этого не произошло. Лоренсу становилось все хуже. В апреле, когда новости, как международные, так и отечественные, были из рук вон скверными – Албания угрожала войной Греции, Россия объявила об увеличении армии в четыре раза, а Германия сообщала о спуске на воду четырнадцати новых военных кораблей; суфражистки поджигали дома в Лондоне, в Ирландии вспыхнула гражданская война, – доктор Тодд сказал, что инфекция, с которой не может справиться Лоренс, имеет туберкулезный характер.

«Что это значит?» – телеграфировала Нина из Парижа, где она и Руперт остановились в отеле «Георг Пятый».

«Насколько серьезно болен папа? – телеграфировал из Лондона Ноуэл. – Должен ли я приехать?»

«Держи меня в курсе происходящего, – телеграфиг ровал Роуз Гарри из Суррея. – Если нужно, буду с тобой через несколько часов».

Первого мая, когда ребятишки с Бексайд-стрит и их учителя веселились на поле у реки и танцевали вокруг украшенного цветами майского дерева, размахивая пестрыми лентами, Лоренс, лежа в объятиях Лиззи, улыбнулся ей, ласково похлопал ее по руке и отошел в мир иной так же мирно, как жил.

Роуз не могла этому поверить. Словно наступил конец света. Она не могла плакать и была так потрясена, что, когда сразу вслед за Ноуэлом, Лотти, Уильямом и Сарой приехал Гарри, она едва заметила его присутствие. В голове у нее, как заклинание, звучало одно и то же: «Папа умер. Я больше никогда его не увижу. Никогда!»

Она вспоминала, как отец, когда она была еще совсем маленькой девочкой, учил ее видеть красоту в самых обычных предметах, как он уверял ее, что даже фабричные трубы могут быть прекрасными. Вспоминала их совместные фотографические вылазки. Думала о том, как достойно он нес тяжкую ношу своей болезни, о том, что ни разу не повысил на нее голос…

Вся Бексайд-стрит собралась на похоронах.

– Он был таким хорошим человеком, – сказала Герти, утирая слезы подобранным на фабрике дырявым лоскутом белой материи, который служил ей носовым платком.

– Твой па умел держать марку, – заговорил Альберт; глаза у него блестели от слез, а старая фетровая шляпа, та самая, в которой он был, когда перевозил семейство Сагден на Бексайд-стрит, сбилась на затылок. – На свой тихий и спокойный лад он был героем, настоящим героем.

Приехали Нина и Руперт. Нина, потрясенная горем, совсем пала духом и с трудом держалась на ногах.

Уолтер помогал Ноуэлу, Уильяму и Гарри нести гроб, на крышке которого лежала масса белых роз.

– Белая роза Йорка, – тихо проговорил Гарри, обнимая Роуз за плечи одной рукой. – Цветы Йоркшира для прирожденного йоркширца.

Череда провожающих к церкви запряженный лошадьми катафалк являла собой самое пестрое собрание людей, какое довелось видеть на Бексайд-стрит и вряд ли когда-либо еще доведется увидеть. Вдова, которая пользовалась репутацией самой умелой портнихи во всем западном округе Брэдфорда, выглядела и держала себя как вдовствующая герцогиня. Настоящий молодой герцог и его супруга. Рыжеволосый молодой человек в трауре, похожий на художника. Бывший ткач с фабрики Риммингтонов, такой рослый и грузный, что напоминал движущуюся гору. Богатый владелец фабрики Риммингтонов в каракулевом пальто и с черной шляпой на голове. Пожилой извозчик с черной лентой на рукаве поношенного пальто и с еще одной черной лентой на еще более поношенной шляпе.

Молодая леди, траурное одеяние которой просто кричало о том, что за него заплачено больше денег, чем получает фабричный рабочий за целый год тяжелого труда. Волосы леди под шляпой с траурной вуалью отливали золотом, словно спелый ячмень под солнцем. Молодая ткачиха с фабрики Латтеруорта и ее уже не очень молодая, но все еще красивая мать. Молодой армейский офицер в особой форме элитного полка. Член парламента от партии лейбористов и его жена. Местный проповедник методистской церкви, всем известный и всеми почитаемый. И целая процессия соседей-рабочих, многие в деревянных башмаках за неимением другой обуви.

Объединенные чувством потери, они проводили гроб на кладбище, а после этого собрались в доме Сагденов для традиционной поминальной трапезы, состоявшей из салата с ветчиной и обжигающе горячего чая.