Книга Как я был Анной - Павел Селуков

Кэролайн: Мы все против расизма. Вы подверглись нападкам?

Слим: Да, со стороны «Парамаунт».

Кэролайн: Что случилось?

Слим: Вам, белым, не понять. Они не взяли меня на роль Христа.

Все охуели. Я молчал из последних сил.

Гордон: Подожди. Ты же…

Слим: Ну давай?! Скажи, что я чёрный!

Гордон: Ты не белый, а Христос был белым.

Слим: По-твоему, чёрный не сможет сыграть белого?

Гордон: Я этого не говорил. Конечно, сможет.

Слим: Ага, вот так.

Кэролайн: Мистер Слим, верните мячик.

Со стула поднялся бомжара с бородищей.

— Я снимался в «Ярости» с Брэдом Питтом, а английский хуй трогал мой танк. Я побил английского хуя, и вот я здесь.

Кэролайн: Представьтесь, пожалуйста.

— Мистер Борода. У меня нет имени, потому что английский хуй трогал мой танк.

Актриса из сериала Гордона не сдержалась:

— Мистер Борода, вы очень двусмысленны.

Мистер Борода: Ты тоже хочешь потрогать мой танк? Хочешь, чтобы я вырвал тебе сердце и сожрал твоих детей?!

Кэролайн: Мистер Борода, прекратите, иначе я вызову полицию. Сядьте!

Мистер Борода зыркнул на неё и сел. Не высказались двое — я и ебанутая актриса. Мячик достался ей.

— Меня зовут Агнешка. Я играю в сериале с… Нэшем Гордоном. Я — детектив, он — писатель-консультант, который помогает мне в расследованиях. Мы любим друг друга с первого сезона, а трахаемся только в четвёртом. Нет, я не за то, чтобы трахаться с места в карьер, но ждать четыре года? Ему сорок, за спиной два развода. Мне тридцать пять, и я ни разу не тихоня! И мы ждём четыре года. Что, блядь, с нами не так? Чего мы ждём?! Видите, у меня морщинки у глаз? Знаете, от чего? Не от возраста. Это я заебалась смотреть на него, ласково прищурившись, чтобы глаза блестели! Какого хуя мы не трахнулись через полгода или даже через месяц? Ненавижу сценаристов!

Кэролайн: Тише, Агнешка! Вы ведь переспали с ним, это случилось.

Агнешка: Ой, да идите в жопу! Быстрей бы сдохнуть! Твари, паскуды, мрази!

Крики Агнешки возбудили AAD.

Джон: Разделитесь сами, суки!

Гордон: Думаешь, я не хотел тебя трахнуть?!

Мистер Борода: Не трогайте мой танк!

Слим: Я — Иисус! Я грёбаный Иисус!

Кэролайн: Тихо! Живо успокоились! У нас остался последний актёр!

Я поймал мячик и встал. Народ расселся, но продолжал бухтеть.

Я: Меня зовут Чарли Палмер…

Джон: Как?

Слим: Это что ещё за хуй?

Агнешка: С языка снял.

Гордон: Я думал, он официант.

Мистер Борода: Где мой танк, сука?

Кэролайн: Ти-хо!

Все заткнулись, и я продолжил.

Я: Я играю трупов.

В спортзале стало очень тихо.

Гордон: Кого ты играешь?

Я: Трупов.

Агнешка: А ещё кого?

Я: Никого. Только трупов.

Джон: И много у тебя ролей?

Я: Шестьдесят две.

Слим: Охуеть.

Агнешка: А живого человека ты играл? Хотя бы раз?

Я: Было. Главная роль в сериале. А потом вот так. Одни трупы.

Молчание стало совсем уж…

Кэролайн: Поэтому вы пьёте?

Я: Нет, я к своей работе привык. Ехал просто с бёздея и въебался в гидрант.

Все пялились в пол. Мистер Борода соскочил со стула.

Кэролайн: Вы куда?

Мистер Борода: Знаете, я прозрел. Хорошо всё у меня. Пойду с англичанином, с художником-постановщиком помирюсь. И с женой заодно…

Слим: И я пойду. Иисус не Иисус, как-нибудь в другой раз, не страшно.

Джон: Если вдуматься, разделиться не такая уж плохая идея…

Гордон: Представляете, я вдруг вспомнил, что я наполовину француз! Пойдём, ребята. А ты, Чарли, оставайся. У тебя проблемы.

Агнешка: Я с вами! Я вообще могу не трахаться, не знаю, чего я так завелась…

Кэролайн: Вы не можете уйти. Если вы уйдёте, вам назначат общественные работы!

Актёры-дебоширы переглянулись.

Агнешка: Благотворительность?

Все заподдакивали — да, вэри, конечно, на рак, то есть — против, решим, пошли. И они ушли. А я ещё месяц в AAD таскался, только кроме меня и Кэролайн в спортзале больше никого не было. Хорошо хоть я её выебал во все щёлочки. Такая некрофилка. Уф!

О роли культуры в жизни мальчиков

Жил на свете мальчик. Дурак дураком, как все. А потом — хоп! — и открыл для себя, ну, скажем, Пикассо. Воткнул одну из его картин на аватарку. Прочёл о нём пару книг. Стаскался в генштаб Эрмитажа. И стал такой думать — я присвоил Пикассо, всему пиздец! То есть со мной произошло исключительное событие: я узнал тайну, я причастился. Бородатые мужчины в очках будут жать мне руку. Женщины в чулках станут искать моей ласки. А всем похуй — не ищут, не жмут. У каждого свой Пикассо. И Гоголь свой. И Джармуш. И Брейгель. И любая впечатляющая тварь. Мальчик в шоке. Ходит, пристаёт к людям. А вот Пикассо, говорит, девушки авиньонские вот, кубизм. А ему отвечают — кубизм-шмабизм, пошёл ты нахуй со своим Пикассо.

И каждый пытается втюхать своё. Любимое. Исподнее. Потому что этих «каждых» с их любимым и исподним тоже шлют нахуй, а так хочется адептов и хоть бы влажных рук мальчика, раз не сподобиться рук бородатых и в очках. А сами бородатые и в очках приходят домой, где жёны, младшие научные сотрудницы, варят борщи, и говорят им — а вот Бодрийяр, а вот Эко, а вот Бэнкси… И курят в форточки. И пробуют сметану с ножа. А жёны слушают, куда им деваться от цепких бородачей? А бородачи знают, что, кроме жён, если на улице, например, или в кругу коллег, то сразу нахуй пошлют, поэтому и женаты. А мальчик из начала истории не женат. Он юн и не понимает пока этой великой прелести. Он продолжает лепетать про Пикассо. А потом про Кафку. Или, не дай бог, про Иосифа Бродского.

А в двадцать три мальчик вдруг — хуяк! — и читает Сартра. Я всё понял, говорит он себе шёпотом в тёмной комнате, и тут его уже не остановить. Пять лет будет он плеваться словом «экзистенциализм» в лица прохожих. Прохожие будут утираться, слать его на хуй и жить дальше. А мальчик не будет. Мальчик будет только плеваться и мечтать о Симоне де Бовуар, благо, в глаза он её не видел даже на старых фотографиях. Спустя пять лет пьянства и поиска экзистенции в кишках мальчик наконец встретит толковую бабу. Будет она ухватистой, с арбузными щеками, с грудью четвёртого размера и с горячей жопой.