Книга Прекрасное видение - Анастасия Дробина

– Не прощу, – холодно сказала я. Тут же мне вспомнился отсутствующий вид Барсадзе, когда вчера мы вышли от Суарес, его рассеянные ответы на мои вопросы. – Вы еще вчера вечером знали… Это же она позвонила вам на мобильный? Когда мы были у Стеллы?

– Да, – сознался Барс. – Но, Нинико, что я мог сделать? Она сказала два слова – адрес больницы и «приезжай». Все! Как я должен был поступить?

– Что с ней?

– Слава богу – почти все в порядке.

– Она знает, что мы здесь?

– Да.

Сгрудившиеся неподалеку Бесы напряженно наблюдали за нами. Взглянув на них, Барсадзе поднял руку:

– Здравствуйте, уважаемые.

– Здравствуйте, Георгий Зурабович, – спокойно сказал Яшка, подходя. Несколько секунд они с Барсом рассматривали друг друга. Во взгляде последнего мне почудилась едва заметная насмешка. Заметил ли ее Бес? Кажется, нет.

– Подождите, я щас, – махнул он рукой братьям. – Мотор не выключайте.

Барсадзе посторонился, пропуская нас вперед. Втроем мы вошли под гулкие своды приемного покоя.

Ванда была одна в большой палате на пять человек. Она сидела на аккуратно застланной койке с потрепанной книгой в руках. Я автоматически бросила взгляд на название. «Револьвер Мегрэ».

Ванда положила книгу на подоконник и протянула мне руку.

– Привет.

Она страшно похудела, осунулась. На ее голове все еще была белая повязка, скрывающая волосы, из-за которой Ванда как никогда напоминала марсианку. Сходство дополняли огромные прозрачные глаза на бледном лице.

– Ванда… – прошептала я. – Как ты?

– Спасибо, уже ничего. – Голос ее был прежним: спокойным, ровным. – Яшка, здравствуй. Как барахолка – еще стоит?

– Ну, мать, задала ты нам жару, – сказал на это Бес. Покосившись на Барсадзе, придвинулся ближе, неловко присел на хлипкий стул. – Ты это… Какая сука тебя?..

Ванда пожала плечами. Через плечо Яшки взглянула на Барса.

– Но они же знают, девочка, – словно извиняясь, сказал тот. Ванда отвернулась к окну. Повисло натянутое молчание. Наконец Барсадзе пояснил:

– Она приехала в Пушкино на квартиру к Хеку и Серому. Тони ей дал этот адрес, про квартиру на Гурьянова он не знал. Пришла с пистолетом и потребовала вернуть икону. Кажется, выстрелила один раз…

– Два, – не оборачиваясь, поправила Ванда.

– Да… Конечно, не попала. А потом кто-то из них ударил ее. Чем-то тяжелым, сзади. Когда она очнулась, никого не было. Эти два шакала – воры, но за мокрые дела никогда не брались. Скорее всего, они ударили Ванду со страху, не хотели убивать. А когда увидели, что она не дышит, перепугались и сбежали в Москву, к Серому. Икону, конечно, захватили с собой. Десять дней никуда не высовывались, ждали отца Фотия из Киева. Когда поп вернулся, тут же приехали к нему, но у того не оказалось денег. Хек с Серым согласились подождать до завтра. Вот только не пойму, зачем им понадобилось на барахолке кашу заваривать. Одно слово – отморозки…

– А… ты? – спросила я Ванду. Та не повернулась, не ответила. Вместо нее продолжил Барсадзе:

– Ванда сумела выйти из квартиры и выбраться на улицу. Возле подъезда снова потеряла сознание. Люди вызвали «Скорую», Ванду отвезли в больницу. При ней не было никаких документов. Три дня она находилась без сознания, когда очнулась – сказала, что упала с лестницы. В розыске ее не было, и милиция не заинтересовалась.

Барс говорил еще медленней обычного, с трудом подбирая слова, и я прекрасно видела, что ему неловко. Все это должна была рассказывать сама Ванда. Но она по-прежнему молчала, глядя в окно. Ее тонкие пальцы, сжимающие книгу, слегка подрагивали.

– Почему ты никому не позвонила? – спросила я. Ванда повернулась ко мне с вопросительным выражением лица. Я поняла, что она не слышала меня. Пришлось повторить:

– Почему ты не звонила? Мне, матери? Твою прабабушку чуть инфаркт не хватил!

– Как инфаркт? – нахмурилась Ванда. – Я же ей два дня назад дала телеграмму. Как только меня стали выпускать на улицу – сразу дала. Зачем вы вообще к ней ездили? Так бы она вообще ничего не знала…

– Но… как же… – растерялась я. – Мы беспокоились…

– О чем?

– Но ведь ты пропала!

– Нин, я большая девочка, – сказала Ванда, слабо улыбнувшись. – У меня свои дела. Вам что, мать названивала?

– Конечно!!! Я ей сказала, что ты с любовником в Египет улетела!

– Правильно. Спасибо.

Я не знала, что сказать еще. Ощущение было таким, будто я разговариваю с подругой сквозь стеклянную стенку, как в импортных фильмах, и мы не очень хорошо слышим друг друга. Чтобы не молчать, я достала пакет с иконой.

– Вот. Мы ее нашли.

В глазах Ванды мелькнуло оживление. Она поспешно протянула руку, сняла пакет, положила икону себе на колени. Барсадзе, который еще не видел «события в мировой живописи», подошел ближе. Я следила за его лицом. Когда Барс взглянул на икону, в его глазах на миг промелькнул испуг.

– Чеми деда… – вырвалось у него. Я понимала его: казалось, что Ванда, держащая икону перед собой, глядится в зеркало. Она сидела почти спиной ко мне, повернув икону к окну, и светлые грустные глаза Богоматери смотрели прямо на меня.

– Надо отвезти ее бабке.

– Если хочешь – отвезу, – подал голос Бес. Ванда опустила икону, улыбнулась.

– Это правда, что ты у этих… двух бандитов отбил машину?

– Да не я, а из «тараканника» черножопые… О, черт! – спохватился Яшка, взглянув на Барса. Но тот стоял отвернувшись к окну и, казалось, ничего не слышал. Ванда беззвучно рассмеялась, глядя на смущенного Беса. Затем повернулась ко мне:

– Как твои дела? Что там на работе? Годовой уже все сдали?

– Пока несут. Твой «Кристалл» меня уже замучил. Что за сводку по льготам ты у них просила?

– По прибыли и по продажам, с разбивкой на кварталы. Ты требуй, с годовым они так или иначе должны все принести. Как Осадчий?

– Что ему сделается… Ловит своих жуликов.

– Вы с ним не помирились?

– И не собиралась даже…

Я осеклась на полуслове, сообразив, что говорю что-то не то. Ванда смотрела на меня своими прозрачными глазами, и ее лицо было спокойным и безмятежным. Словно ничего не произошло. Словно не было этих двух недель, за которые я узнала о своей лучшей подруге больше, чем за всю жизнь. Словно не было ни беготни по чужим квартирам, ни разговоров с незнакомыми людьми, ни наркотиков, икон, пистолета… Словно мы сидели не в больничной палате, а на кухне Мамы-шефа, и Ванда готовилась в очередной раз выслушать мои жалобы на Осадчего, Шизофину, полинявший от стирки синий костюм, головную боль от компьютера и прочую ерунду. Еще вчера я была уверена – стоит отыскаться Марсианке, и я засыплю ее вопросами, выясню наконец, почему она так старательно прятала от нас свою жизнь, почему ей было легче солгать, чем признаться, что ей плохо… Но вот она сидит передо мной – и я привычно отвечаю на ее, ЕЕ вопросы о работе, о сводках, об Осадчем…