Книга Воровка. Королевы бандитской Одессы - Ольга Вяземская

— Так что, нынче Малороссия — отдельное государство?

— Дружочек, не Малороссия, Украина.

— Ну да, хорошо… Отдельное?

— Вот трудно мне что-то сказать — вероятней всего, да… В городе полно тех, кто с удовольствием сказал бы «да», немало тех, кто утверждает категорическое «нет». Но толку-то с этих утверждений… На самом деле у нас в городе даже не двоевластие, а настоящее троевластие — на власть претендуют и киевская Центральная Рада, и советы, и далекое нынче питерское Временное правительство.

— Я ничего не понимаю, Мари…

— А никто ничего не понимает, девочка. Все глупо надувают щеки, но бездельничают. Управлять-то никто из упомянутых господ не умеет, а сколько бы на сходках да митингах не болтал — дело с места не движется…

— Ну хорошо, пусть так… Никто не умеет делать новое. Но старое-то зачем рушить?

— А это следует у вождя господ большевиков спросить. Он утверждает, что, не разрушивши, не построить новое общество…

— А зачем им новое?

— Так власти же хочется! До глупости, да спазмов в горле. Вот нынче они, считай, уже эту власть получили. И теперь тычутся как слепые щенки, пытаясь понять, что с ней делать и зачем они этого желали…

— Бедный наш город… Бедная наша страна…

— Ты права, Рита. Но мало того, что власть в городе делить пытаются, так еще же господа либералы организовали амнистию уголовникам. А потом солдаты румынского фронта решили отправиться домой… И отправляются, бегут полками. Морячки´-анархисты развлекаются с чужой собственностью. Бандиты с Молдаванки оставшимся господам полицейским скучать не дают — у этих что ни улица, то свое войско, свой вождь и свое чудовищное желание захапать как можно больше, причем чужого и дорогого… А в городе-то оружия как снега зимой. Солдатики за бесценок продают винтовки, но чаще просто меняют на спирт, коньяк, водку…

Рита молча изумлялась рассказу мадемуазель. Многих вещей она не понимала, но и понимать ей расхотелось… однако желание отомстить тем, кто отнял у нее счастливую спокойную жизнь, мало того, что не проходило, но, напротив, изрядно выросло.

* * *

С моря подули холодные ветра — в Одессе никогда так рано не холодало. В прошлом году в это время еще стояло лето, но погоде было, судя по всему, плевать и на любые календари, и на то, что было раньше. Жизнь в странном, никому не понятном мире продолжалась. Инженер Дмитриевский как-то раз пришел домой необыкновенно рано.

— Папочка, как хорошо!..

— Не так и хорошо, детка… Опять в Москве волнения. Генерал Корнилов, знаменитость, солдаты его боготворят, во главе войск вышел в сторону Петербурга. Газеты пишут, что из Финляндии чуть ли не целая армия движется.

— Но нам-то что до этого?

Дмитриевский, сам толком не понимал, что к чему. Однако хозяин автомастерской, прочитав газеты, выдал всем служащим жалованье до конца недели и запер мастерскую, как он выразился, до лучших времен.

— Я таки вам скажу, господа мои, что мне все эти игры в высокую политику, которые затевает генерал, сильно не нравятся. А власть, которую он мечтает установить, не понравится ни мне, ни вам, ни вообще кому бы то ни было. Вряд ли в ближайшее время найдется много желающих починить свое авто. Ну, а ежели найдется, то и хорошо. А пока побудем дома да посмотрим, что происходит.

К счастью, как казалось Рите, ничего ужасного не происходило — отец был дома, город жил привычной жизнью, вечерами электричество почти не гасло. Девушка уже начала надеяться, что все более или менее скоро вернется в привычное русло. Даже мадемуазель Мари теперь появлялась достаточно часто — она занималась с девочкой, беседовала с отцом, пила чай с принесенными сладостями.

Наконец газеты сообщили, что господин Корнилов объявлен мятежником. Отец обрадовался, но Мари с тревогой покачала головой.

— Боюсь, господин инженер, что положение будет только ухудшаться. Надо бы вам как-то подумать о дочери. Быть может, все же неплохо поразмыслить об эмиграции?

— Мари, друг мой… — Разговор шел по-французски (отец и Мари почему-то продолжали по-русски при дочери не беседовать, хотя она отлично знала язык). — Это немыслимо. Я понимаю, что вы беспокоитесь о Риточке, но я от могилы моей дорогой Августы никуда не уеду… Это невозможно.

— Господин инженер. Эти слова делают вам честь, но… но это же просто глупость. Разве вы не видите, что происходит?

— Я так решил. И давайте более к этой теме не возвращаться. Мы с дочерью родину не покинем…

Отец стал ходить на работу, приносил домой еду и газеты. Рита, надеясь, что все вот-вот станет прежним, читала сводки с фронтов, новости из столиц и пыталась понять, когда же наступит это сладостное «прежнее». Но газеты были полны тревожных вестей.

Все три власти мгновенно объединились и создали временный ревком. Силы там представлены были самые разные, но в газетах все чаще звучало именно слово «большевики». Красная гвардия с сентября перешла под управление большевиков. После неудачи Корнилова полетели погоны. Новым начальником Одесского округа был назначен генерал Никандр Маркс. «Одесский листок» писал, что генерал придерживается крайне левых взглядов, симпатизирует левым эсерам и большевикам, склонялся к украинизации армии. Он открыл военный склады для красногвардейцев.

«И, значит, оружия в городе станет еще больше», — Рита не хотела следить за политическими перипетиями, но газеты ни о чем ином почти не писали.

Более того, даже бульварные газетенки, которых ничего, кроме светских сплетен, ранее не интересовало, нынче писали о сплетнях в большой политике и только о них. Именно из «Одесского листка» Рита узнала, что левые эсэры вошли в контры с эсерами правыми и предпочли им союз с большевиками. К большевикам же стали тяготеть еврейские социалисты, левые бундовцы, меньшевики-интернационалисты, максималисты и анархисты… Рита вспомнила нелестную характеристику господ большевиков, которую дала мадемуазель Мари, и ей стало еще тоскливее и тревожнее. Увы, до «как раньше», похоже, становилось не ближе, а все дальше и дальше…

На улицах стали появляться конные разъезды, одетые необыкновенно ярко и даже слегка по-клоунски: смушковые шапки, красные башлыки, малиновые жупаны, синие шинели и серебряные погоны. Глаза такая форма резала необыкновенно.

— Господа гайдамаки, — как-то проговорил незнакомый прохожий. — Крику много, толку мало.

Но проговорил он это так тихо, что услышала его только Рита.

К ночи Одесса затихала. Ну, если можно было назвать тишиной ежевечерние перестрелки всех со всеми. Уж кто с кем пытался воевать, одесситы понять не старались, но старались не то что ночью, даже в сумерках по улицам не ходить. Газеты писали о грабежах под видом реквизиций, реквизициях под видом грабежей. С продуктами становилось все хуже, однако Дмитриевским пока удавалось выкручиваться.

О событиях двадцать пятого октября газеты Одессы упомянули далеко не сразу. Собственно, они бы не мешкали, но господа большевики так круто взялись за дело, что, среди прочего, лишили связи со столицей остальную империю. Впрочем, от прежней империи уже почти ничего не осталось. Однако Рита, ее отец да и почти все одесситы продолжали жить в городе, который то ли принадлежал империи, то ли управлялся властью из Киева, то ли стремился обрести статус «вольного города» и не подчиняться вообще никому.