Книга Женщины его жизни - Звева Казати Модиньяни

Она подумала о Филе, вспоминая о нем скорее с беспокойством, чем с нежностью. Он обещал вернуться в Сан-Лоренцо двадцать четвертого декабря и остаться с ней до Нового года. Когда они расставались, он был влюблен, как никогда, и обещал ей по окончании войны чудесное будущее в Калифорнии.

Во время их краткого медового месяца он осыпал ее подарками и любовью. На подарки она отвечала подарками, любовь принимала безропотно, храня в тайне глубокое разочарование: она так и не почувствовала себя женщиной, не испытала в объятиях мужчины, ставшего ее мужем, тех ощущений, о которых так долго мечтала. В конце концов ей пришлось примириться с мыслью, что все ее мечты, представления, трепетные ожидания были не более чем фантазиями. Фантазиями для украшения и обогащения чувства, существующего, возможно, лишь в разгоряченном воображении молоденьких девушек.

После отъезда Фила ее жизнь вошла в обычную колею, и если бы не непривычная свобода, которой она теперь наслаждалась, можно было бы вообще забыть, что она замужем. Отец настоял, чтобы она продолжила занятия и в июле следующего года сдала экзамен на аттестат зрелости в классическом лицее.

– Война так скоро не кончится, – строго сказал он. – И твой американец отвезет тебя в Сан-Франциско не раньше чем через год. Значит, у тебя есть время закончить школу.

Аннализа знала, что в доме Монреале образованию придается очень большое значение. У отца было два диплома, по юриспруденции и философии, а ее мать окончила факультет литературы.

Аннализа еще никак не проявила своих научных пристрастий, но отец, видя ее склонность к размышлениям, предположил, что она будет изучать философию в одном из американских университетов.

Проезжая по извилистым деревенским дорогам среди полей и миндальных деревьев, взбираясь на невысокие холмы, с которых открывались любимые ею пейзажи, Аннализа стала спрашивать себя, что же на самом деле влечет ее в Пьяцца-Армерину. Она ехала туда якобы для того, чтобы привезти домой миндаля к Рождеству, но это был несостоятельный предлог. Барон хотел сопровождать ее, но отказался от этой мысли, увидев, что ей хочется поехать одной. В конце концов, она была американской дамой. Это обстоятельство служило ему поводом для горьких шуток.

Когда машина стала бесшумно и плавно преодолевать последний подъем перед въездом в город, Аннализа отбросила маскировку и наконец призналась себе, что пустилась в это одиночное путешествие с одной-единственной целью: увидеть Кало. Она машинально сунула руку в карман юбки и нащупала платок.

Вместо того чтобы выехать на площадь, она повернула к полям и подъехала прямо к стене, окружавшей сад палаццо Монреале. Монументальные ворота из кованого железа были уже открыты, один из слуг поджидал ее.

Аннализа провела «Роллс-Ройс» по обсаженной агавами, усыпанной гравием аллее, не обращая внимания на царапины, оставляемые на капоте заостренными листьями. Управляющий, заранее предупрежденный о ее прибытии, двинулся ей навстречу, когда машина остановилась во дворе.

– Добро пожаловать, баронесса, – приветствовал он ее, открывая дверцу и церемонно кланяясь. Это был крепкий, коренастый мужчина лет сорока, с невозмутимым и безучастным выражением на безупречно выбритом лице. Его звали Микеле Ла Рокка, его семья служила баронам Монреале на протяжении многих поколений.

– Рада видеть вас в добром здравии, дон Микеле, – приветливо улыбаясь, ответила она.

Слуга, стремясь показать свое усердие, бросился разбирать багаж. Юркий, вертлявый, преданный, он присутствовал при рождении Аннализы и гордился этим. Его звали Джакомино Манкузо.

Осыпаемая поклонами, комплиментами, поздравлениями и пожеланиями, синьора Брайан наконец достигла своей комнаты. В большом камине уже потрескивал огонь, а Аннина перестилала постель. Аннализа не ожидала увидеть здесь верную экономку.

– Какими судьбами? – насмешливо спросила она. – Ты же должна быть в Сан-Лоренцо?

– Пути господни неисповедимы, – лукаво ответила та.

– Ты имеешь в виду Господа с большой буквы или твоего господина с маленькой? – Ее забавляла игра в слова, которая до замужества даже не могла бы прийти ей в голову. Аннина задумалась.

– И того и другого, – сказала она. – Я обоих пишу с большой буквы.

Аннализа схватила ее за плечи и весело закружила по комнате.

– Тебе было велено меня опередить, – закричала она, – признавайся!

– Барон, – призналась Аннина, – велел мне ехать сюда. Он сказал, что я могу понадобиться вашей милости.

Аннализа разразилась искренним, неудержимым смехом.

– Аннина! – воскликнула она в комическом ужасе. – С каких это пор ты меня называешь вашей милостью? Ты всегда звала меня по имени. Мы всегда были на «ты». Когда я была маленькой, ты даже шлепала меня по попке. Что это за новости?

– Никогда я вас не шлепала, – возмутилась служанка. – А что до новостей, так барон мне сказал: «Аннина, поезжай вперед, предупреди прислугу, да проследи, чтобы мою дочь встретили с должным почтением». Вот я и хочу, чтобы прислуга к вам относилась с должным почтением, потому и называю вас вашей милостью.

Аннализа бросилась ей на шею, приведя старуху в полное замешательство.

– Не делайте так, баронесса, – умоляюще произнесла она, – это недостойно вашего положения.

Она поудобнее уселась в кресло, куда ее толкнула молодая хозяйка, и схватилась рукой за лоб. У нее кружилась голова.

– Где дон Калоджеро? – внезапно спросила Аннализа.

– Ты меня уморишь, девочка моя, – с прежней нежностью сказала Аннина, позабыв про вашу милость.

– Где Кало? – нетерпеливо переспросила Аннализа.

– Он давно ушел. Сразу после обеда, – ответила Аннина, постепенно приходя в себя.

– И куда направился? – не отступала хозяйка.

– Поехал присмотреть за вырубкой эвкалиптов, – Аннина поднялась на ноги.

На землях к северу от города барон Сайева превратил многие гектары бывшего пастбища в величественную эвкалиптовую рощу. Древесина служила сырьем для выработки целлюлозы и приносила немалый доход. Хотя управляющий поначалу воспринял эту затею скептически, дело оказалось прибыльным.

Выслушав проповедь верной служанки о необходимости соблюдать дистанцию и вести себя, как подобает синьоре, Аннализа мягко, но решительно выставила ее за дверь и быстро переоделась в темно-зеленые брюки английского сукна, сапожки для верховой езды и кожаную куртку мехом внутрь. Она сломя голову сбежала вниз по парадной лестнице и устремилась к конюшням, на ходу крикнув Аннине, безуспешно пытавшейся ее догнать и разузнать, куда она направляется:

– Прокачусь верхом! Возьму Жозетт!

Так звали арабскую чистокровную кобылу с нежным взглядом и мощным галопом, которую барон подарил ей на пятнадцатилетие. Он дал лошади имя одной своей парижской приятельницы, но об этом Аннализа, конечно, не догадывалась.