Книга Че Гевара. Книга 1. Боливийский дедушка - Карина Шаинян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нюрнберг, июнь, 2010 год
Я буду вести этот дневник на испанском, чтобы попрактиковаться. Боюсь, преподавание школьникам сделало мой словарный запас несколько ограниченным, хотя в университете мои оценки были одними из лучших на курсе. С другой стороны, мне предстоит учить грамоте «лесных индейцев». Некоторые из них вообще не говорят по-испански. (Боже, я опять забыл, как называется это племя. Впрочем, не уверен, что хоть кто-нибудь это знает.)
Итак, я еду в Боливию.
Сергей медленно опустил тетрадь, закурил и принялся читать дальше.
Коллега, между делом участвующий в самых странных благотворительных проектах, предложил мне эту работу. «Считай это искуплением, Вик, — похлопал он меня по плечу, — жизнь там тяжелая, и самоедством заниматься будет некогда». Он улыбался, но его глаза казались двумя кусками льда. «Я устал изображать сочувствие мудаку, который спит за рулем и сбивает маленьких девочек, и даю тебе шанс убраться» — как-то так.
Не то чтобы идея нести индейцам свет цивилизации кажется мне стоящей. Я всегда считал, что милосерднее всего было бы оставить их в покое. Но я ищу повод уехать как можно дальше от оскалившегося на меня города, косых взглядов, и, главное, гладких шоссе и смертельно быстрых машин.
Формально от добровольцев требуется лишь умение читать и писать. К тому же я физически здоров, холост и ни к кому не привязан. Анна рассталась со мной через неделю после того, как туман, гололед и темнота сложились в мозаику, ставшую фатальной для моей ученицы, а может быть, и для меня. В общем, я подхожу идеально, и в представительстве меня приняли с распростертыми объятиями. Я выбрался оттуда несколько оглушенный, с карманами, набитыми программами, билетами, направлениями на прививки и серебристыми упаковками таблеток для профилактики малярии. Первую капсулу надо принять сегодня же.
Все еще Нюрнберг
Проклятые таблетки. Весь день маялся от тошноты и головокружения. Возможно, идея не так уж хороша, как казалась, но отступать уже некуда.
Зашел к соседу оставить ключи. Генрих Гердхарт не так уж стар, ему и шестидесяти нет, но он почти не встает — какая-то неизлечимая болезнь. Пишет путеводители, причем, говорят, отличные, очень подробные и надежные. Говорит, люди не представляют, как много может дать Интернет и чуть-чуть воображения. Глаза при этом хитрые, похоже, все не так просто. Узнав, куда я еду (наконец-то запомнил название этой деревни — Ятаки), старик вдруг совершенно неприлично разволновался и даже попытался меня отговорить: дескать, обстановка там напряженная, опасно. Совершенно детские аргументы, детективный бред про кокаиновых баронов, коммунистов и не в меру агрессивных индейцев.
Убедившись, что отговорить меня не получится, Генрих понес уж полную чепуху — что-то о роковом стечении обстоятельств, о кругах на воде… Я подумал, что если сосед заговорит сейчас про наказание, я его ударю. Меня трясло от раздражения. Я попрощался сквозь зубы и уже стоял на пороге, когда Генрих извинился и сказал нечто совсем несуразное: «Понимаете, когда-то меня звали Бенхамином, но тут я умер под Камири, и мне тяжело видеть, как вы… но это рок. Судьба». Я пробормотал «да, наверное», и вышел. Лучше бы отдал ключи паре геев из дома напротив, они не кажутся такими надежными, но уж в любом случае приятнее, чем этот старый ворон.
«Умер под Камири». Не понимаю, что он имеет в виду. Я уверен, Генрих в жизни не уезжал дальше Франкфурта. Воображение у него все-таки нездоровое. Но путеводители Генриха пользуются спросом; жаль, что по Боливии у него ничего нет.
Настроение мерзостное. Какая-то липкая, давящая тревога, почти страх. Будущее кажется черной дырой, в которой клубятся отвратительные тени. И эти приступы гнева — подумать только, я готов был ударить беспомощного старика! К тому же тошнота никак не проходит. Это все лариам. Что за гнусное лекарство.
Санта-Круз — Камири — Ятаки, 17 июля…
«…Кажется, кто-то открыл дверь», — прочел Сергей и поднял голову. В комнате было не продохнуть от дыма, бутылка из-под воды, в которую он бросал окурки, наполнилась на треть. Он выключил кондиционер и, с усилием выдрав из пазов заржавевшие шпингалеты, распахнул пыльное окно. Время близилось к шести утра; светало, и над живой изгородью, одуряющее пахнущей мятой, кружилось бледное облачко мотыльков. Оставив окно открытым, Сергей спустился вниз и попросил у сонного портье чашку кофе. На барной стойке, еще покрытой липкими пятнами, лежала свежая городская газета, Сергей машинально принялся просматривать первую попавшуюся статью. Слова чужого языка скользили мимо сознания. Он автоматически читал, не понимая ни строчки, и уже собирался перевернуть страницу, когда смысл прочитанного, наконец, дошел до него. Сергей замер, как от удара. Получив свой кофе, он схватил газету, уселся за столик в дальнем углу и заново перечитал статью.
— Убит в пьяной драке, значит, — пробормотал он.
Очень правдоподобно: скромный школьный учитель так подрался, что ему разворотило всю грудную клетку. А потом с выпущенными кишками прибрался в номере и лег на кровать. Не забыв фальсифицировать дневник… И инспектор, скотина, выражает сожаление, что такое все еще случается в нашем славном городке, и надеется, что остальные участники драки скоро будут найдены и примерно наказаны…
— Часто здесь дерутся? — спросил Сергей, вернувшись к стойке. Портье апатично покачал головой. — А этот учитель, которого нашли в пятом номере? Буйный был? Пил много?
По лицу портье скользнуло смятение. Он старательно закивал, отводя глаза.
— Очень много пил, очень. Как вернулся из Ятаки — так ни дня трезвым не был… Очень был буйный.
— А с кем подрался?
— Не знаю, не знаю. Не я дежурил, нет, при мне ничего такого не случалось.
— Врешь ты все, — сказал Сергей по-русски. Портье вопросительно взглянул на него, и художник мрачно пожал плечами. — Сделайте мне еще кофе, — попросил он.
Устье Парапети, ноябрь, 2010 год
Несомненно, это была тропа. Юлька в полном восторге пошла вдоль протоптанной в палой листве ложбинки шириной с полсантиметра, по которой суетливо бежали муравьи. Каждый тащил в черных страшных челюстях аккуратно отрезанный кусочек зеленого листа. Муравьиная тропинка тянулась между кустарником и берегом реки, все ближе прижимаясь к невысокому обрывчику. В конце концов, Юлька, не выдержав, стянула брюки и спрыгнула в воду. Место здесь было открытое, и по капюшону дождевика сразу забарабанил дождь. Юлька шла вдоль глинистой отмели по щиколотку в воде. Уступ берега с муравьиными тропами, какими-то упавшими с деревьев плодами с узорчатыми перегородками, крошечными бледными цветочками и прочими интересностями лежал перед ее глазами, как накрытый стол.
Юлька подобрала несколько сухих плодов, повертела в руке, прикидывая, где лучше всего провертеть дырку для нанизывания, и сунула в карман. Поджимая пальцы на ногах и чувствуя, как между ними продавливается жидкая глина, она медленно побрела вдоль берега. Через несколько шагов Юлька уперлась в огромные, в человеческий рост, корни дерева, которые врезались в землю, будто вбитые ребром доски. Муравьиная тропа подходила к подножию дерева и тянулась дальше, вверх по корню и по стволу. Юлька застыла с приоткрытым ртом, пытаясь понять, сколько лет здесь должны были ходить муравьи, сколько миллиардов невесомых лапок опуститься на кору, чтобы протоптать в ней такую заметную вмятину.
