Книга Великий государь - Александр Антонов

Царь Борис побледнел как полотно. На его лице выступил пот Он готов был узнать какую угодно правду, но только не эту. Был день, когда он воскликнул перед ведунами, что будет рад надеть корону хотя бы на семь дней. Они же щедро подарили ему семь лет И вот уже половина отведённого судьбой срока миновала. И страх неведомого, скорее всего ужасного, угнетал царя Бориса с каждым днём сильнее. И чтобы найти выход из заколдованного круга и забыться, он всё больше скатывался на путь тирании. И всё повторялось так, как было в последние годы жизни царя Ивана Грозного. Царь Борис преследовал всех, кто даже в самом малом выражал свои мысли против него. Для этого он и завёл целую армию шпионов, доносчиков, клеветников, поставил над народом городовых, набрал сотни палачей. «Борис совсем обезумел, хотел знать домашние помыслы, читать в сердцах и хозяйничать в чужой совести», — сказывали очевидцы.

Потому-то правда, выраженная князем Фёдором Романовым пред алтарём храма, оказалась для царя Бориса страшнее пытки, на кою он думал обречь своего недруга. Терпение царя иссякло, и он крикнул в припадке гнева:

— Досталь! Нет у тебя никаких прав. Волею Всевышнего я лишаю тебя и всех твоих сродников всего земного! Эй, стражи, — повернувшись к вратам храма, крикнул царь Борис, — взять его! Отведите сей же миг на правёж моим повелением!

Стражи подбежали к князю. Но в это мгновение проявил свою волю патриарх. Он встал перед Фёдором и защитил его.

— Изыдьте, досужие. — И повернулся к царю: — А ты, государь-батюшка, не чини суда неправедного и не поминай имени Господа Бога всуе, да будешь пребывать под его десницей.

Царь Борис и на патриарха замахнулся. Да увидев его суровый взгляд и каменную твёрдость в лице, и крест, который святейший поднял против него, словно отгонял беса, государь дрогнул и отступил. Он молча покинул храм, и в голове у него билась одна короткая мысль: «Я одинок! Я всеми покинут!»

Стражи взяли князя Фёдора за руки и повели из храма. Патриарх Иов тихо шёл следом. К нему подошёл услужитель архидиакон Николай и взял его под руку. Святейший думал в эти минуты о том, что настало время призвать Боярскую думу и архиереев к тому, чтобы они взяли судьбу Романовых в свои руки.

Глава вторая
Ведуны

Близился второй год нового, семнадцатого столетия. Страх, который довлел над россиянами в конце прошедшего века, рождённый предсказаниями о великом Божьем гневе, уже развеялся. Конец света, как предвещали колдуны и ведьмы на площадях и папертях соборов и церквей, не наступил. И жизнь, постепенно одолевая страх последних лет, входила в свою колею. Но москвитян волновало всю весну и лето не только то, что их миновал гнев Божий, а страсти, которые разгорелись вокруг известного всей Москве рода Романовых.

Вот уже несколько месяцев дьяки Разбойного приказа строчили обвинения на братьев Никитичей в злочинстве против государя. А конца сему следствию не было видно. Москвитяне жалели Романовых. Возле их палат на Варварке ежедень собирались толпы горожан, судили и рядили на все голоса. И все надеялись, что царь Борис снимет наконец опалу с Романовых, выпустит их на свободу, а с ними и четверть Москвы сродников. Это была шутка, но горькая, по тюрьмам и правда томились в эту пору тысячи россиян. Ждали возвращения милосердных князей и сотни нищих, бездомных. У их ворот бедолаги часто находили короба с горячими и вкусными пирогами с потрохами и капустой. Сколько их, нищих, неимущих приходило утолить голод к княжеским воротам.

И почти каждый день на Варваркино торжище, что близ подворья Романовых, приходили ведуны Сильвестр и Катерина. И только слушали, внимали всему тому, о чём говорил народ, сами ни с кем не вступая в разговоры. К тому же они прятали свои лица, меняли свой облик. Ведун Сильвестр появлялся в старом охабне, каждый раз в другом, капюшон на голову натягивал, рыжей бороды не носил, а вместо неё пегий клин выставлял, зелёные глаза прятал под мохнатыми сизыми бровями. И Катерина ходила по торжищу, упрятав голову в платки-хустки так, что никто не мог увидеть её красивого лица, её огненно-рыжих кос и обжигающих, зелёных, как и у Сильвестра, глаз.

Знали Сильвестр и Катерина, что в Москву собрались многие холопы и дворовые люди, крестьяне из вотчинных сел и деревень рода Романовых, коих немало имелось по России. И ведуны искали средь них преданных Романовым людей, дабы в нужный час взять их в помощь, коя могла потребоваться. Катерине и Сильвестру помогал монах Яков, который до того, как принять постриг, долгие годы служил Романовым. Яков побывал во всех княжеских вотчинах, знал сотни холопов и крестьян, приписанных к княжеским землям. В тот день, как Катерине удалось встретить Якова да как разговорились, он сказал ей:

— Ведаю, благая Катерина, что тебе близок князь Фёдор, мой благодетель. И силу твою ведаю. Потому Христом Богом прошу порадеть за князя и спасти его от жестокого прикрута и опалы.

— Тебе спасибо, Яков, что сам радеешь и скорбишь за князей Романовых. Да помни, святой отец, о том, что судьба князя Фёдора в руках Божиих. И никто не волен изменить его участь. Но помни, Яков, и о другом, о том, что Всевышний проявит к князю Романову милость. Сие придёт не скоро, но сбудется, как на смену ночи приходит день. О том и говори всем, кто верой и правдой служит князьям Романовым. Их час придёт.

Увы, тогда и Катерина не ведала, что того часа придётся ждать многие годы. А пока впереди у Романовых лежал бесконечно долгий путь по терниям и страданиям.

К июню следствие по делу Романовых было завершено и состоялся приговор. Его вынесли за два месяца до того, как пришёл час проявиться истинному гневу Господнему, поразившему всю центральную Россию в августе 1601 года.

А тогда, накануне дня Святой Троицы, Пятидесятницы, среди москвитян прошёл слух, что к Романовым якобы будет проявлена милость. И москвитяне искренне обрадовались, возносили хвалу царю Борису. И как же велико было их огорчение и разочарование, когда на Духов день свершилось-таки в Москве чёрное дело — суд неправедный. И никому из окружения государя не ударило в сердце, в душу, что в Духов день Господь призывает всех верующих и паче чаяния помазанников Божиих помнить о главной заповеди, о любви к ближнему, о милосердии к покаявшемуся. Потому-то и послал Вседержитель на землю в сей День Святого Духа — Утешителя.

На этот раз Утешитель не явился к россиянам. Москва взбудоражилась. На улицах, на площадях толпы людей метались туда-сюда, искали сведых людей, служилых, кои рассказали бы о том, что случилось в Кремле, какую кару придумал царь Борис Романовым.

Пополудни возле Троицких ворот Кремля, из коих шёл путь на Пречистенку, появилась Катерина. Она по-прежнему таилась от чужих глаз. Одежонка на ней была старенькая, вытертый ситцевый платок с бахромами опущен почти на нос. В руках она держала корзину, в которой лежала разная огородная зелень. Затаившись близ ворот в углу под стеной, она зорко следила за каждым, кто выходил из Кремля. Долго её лицо ничего не выражало. Но вот вдали появился думный дьяк Андрей Щелкалов, дом которого был в ста саженях от Троицких ворот. Лицо молодой женщины оживилось, она побледнела, а зелёные глаза властно вскинулись на Щелкалова, и у него что-то сдвинулось в душе, он смотрел только на Катерину, окружающее исчезло из его внимания. Он шёл как слепой и шептал о том, что случилось в Кремле, какую кару Романовым вынесла Боярская дума и утвердил царь Борис. Всё это длилось лишь несколько мгновений. А когда Щелкалов миновал Катерину, он вновь увидел толпу людей, их возбуждённые лица, крики. Многие узнали его, требовали рассказать о судьбе Романовых. Но, отрезвев, он сурово отвечал настырным, что ничего не ведает о Романовых. Вырвавшись из толпы, он побежал и вскоре скрылся на своём подворье за высокими тесовыми воротами. На дворе он остановился передохнуть, а как перевёл дыхание, то ему показалось, что с ним ничего не случилось, никому и ничего он не раскрыл из тайного. А если бы его всё-таки спросили, почему он шёл по спуску словно слепой, ответил бы, что усталость взяла своё, потому как больше суток не знал покоя, не спал. И добавил бы, что спасибо неведомой страннице, коя привела его в чувство.