Книга Надежда смертника - Дэвид Файнток

– Я думал, это дело прошлое, – устало отозвался отец.

– Он не слишком уверен в себе. Его самоуважение… очень легко сломить.

Я взглянул на Ф.Т., но его лицо оставалось в тени.

– Тяжело вам приходится.

Она коротко рассмеялась:

– Я справляюсь. Долгое время после Ланкастера я смотрела на него с обожанием и прикусывала язык, если возникало желание сделать ему какое-то замечание. Но, господи боже мой, черт его побери, как мне хочется, чтобы он перестал туда ездить!

Отец кашлянул.

– Простите, – тотчас сказала она. – Я не хотела богохульствовать.

В обществе отца ей нечего было опасаться, но где-нибудь в другом месте подобное высказывание дорого бы ей обошлось. Приходится соблюдать осторожность. Хоть благочестия в обществе поубавилось, но священники Церкви Воссоединения все еще обладали огромной властью. В прошлом году я высказал учителю все, что думаю об этом дурацком церковном каноне. После этого меня вызвали к директору и выпороли. Хуже того, отец мне не слишком сочувствовал.

Может, анонимно заявить на Арлину? Проучить их.

– Если б я мог помочь… – проговорил отец.

– Поговорить с вами вечером – уже большая помощь. – Ее голос теперь звучал спокойнее. – Идемте искать наших наследников.

Я поспешно отполз от дома, таща за собой Филипа, потом встал на ноги и подбежал к веранде.

– А, вот вы где! А мы вас ищем, – проговорил я, тяжело дыша, словно запыхался, и обратился к отцу:

– Не пора ли вам спать, молодой человек?

– Очень смешно. – Он погладил меня по спине; я с трудом заставил себя не уклоняться от его прикосновения.

Арлина, подбоченившись, насмешливо спросила:

– Ну, Филип, признавайся, что ты натворил?

Филип бросился к ней в объятия:

– Мам, ничего я не натворил. Джаред показывал мне свой комп.

Мы с отцом пожелали им спокойной ночи и неторопливо зашагали к бунгало. У дверей он остановился и спросил:

– Как долго ты подслушивал?

– Что? Не понимаю, о чем…

Он покачал головой. Я вошел в дом за ним следом.

– Говорю тебе…

– Джаред, я ненавижу ложь, – мягко, словно смирившись, проговорил отец.

– Вот-вот, обвиняй меня снова. Только и знаешь, что искать во мне недостатки. Мы всего лишь…

Он отвернулся:

– Ступай спать.

– Правильно, не слушай. Ты никогда…

– Немедленно в постель! – тон не допускал возражений.

Я удалился, в знак протеста хлопнув дверью. Когда-нибудь они у меня попляшут! Отец, Арлина – все!

Когда-нибудь.

3. Пуук

Толстяк тихо вздохнуть, хватать меня за руку. Я двинуть ножом, и он ползти вниз стенке, точно ноги отказали. Я нагибаюсь, выдергиваю ножик из его брюха и смотрю, В как хлещет кровь, пока не остановится. Тогда обтер об него лезвие и засунуть за пояс. Нечего хвост поднимать на мида!

Я поглядеть кругом, но в темноте никого не увидать. Пришлось сжать зубы, пока искать в карманах. Ощущение паршивое – теплый еще. Найти ничего не мог, да ведь наперед кто ж знает: вдруг завалялась монетка.

Немного я хотеть чертить кровью на стене знак мидов. Да ну! Лучше оставить это для Босса мидов. Незачем Карло думать, будто я сую нос куда не надо. Пока я еще пацан пацаном, но уже недолго сейчас осталось. Тогда стану настоящим мидом. Старик Чанг говорить, мне быть четырнадцать, но у него совсем крыша съехала от старости, так что я не знаю.

Иногда Чанг поит меня чаем, а сам вспоминает, как к нему заходил Рыболов, еще до моего рождения. Чушь собачья. Нету никакого Рыболова, все это только страшные сказки для малявок.

А все-таки на ночь лучше вписаться к Чангу, чем на улицах зависать. Миды теперь наезжают на бродов и роков, и на улицах ночью опасно. Карло говорит, малявкам нечего соваться наружу. Я, говорю ему, большой стал, но он только смеяться и ерошить мне волосы.

Ничего, я ему покажу. Я им всем покажу. Как сёдни вечером жирному року – думал, вишь, в темноте пройти по земле мидов и велел мне сгинуть. Я помог сгинуть ему самому!

Я оглядеться, но больше роков не видать. Пора делать ноги да спать, только сна у меня ни в одном глазу. По стеночке, в тени, я перебежал улицу и бегом кинулся за угол. Трижды постучать.

Глухо как в танке.

Постучать снова, три раза.

– Убирайтесь, закрыто, – ворчать голос.

– Это есть я.

– Не знаю никаких «я».

Я вздохнул. Старый придурок.

– Я есть Пуук. Впусти меня, пока не схватили роки. Загремели железяки. Долго-долго. Я всматриваться в темноту. Был звук в доме напротив? Хрен его знает. Дверь открылась. Скрипучий старикан в халате свысока глядеть на меня:

– Что натворил мальчик-мид?

– Ничего, – Я быстро закрыл дверь.

– Как же! – Он шаркать к столу, взять свою чашку и громко хлебнуть. – Я тебе что – глупый мид? Еще никто не смог надуть старого Педро Теламона Чанга!

Я принюхался к чайнику:

– Что это тут, чай? А-а-а…

Кофе лучше, когда он предлагать, хоть он думать, ай – только для самых-самых дружбанов.

– Верно, чай.

Он пошел в другой конец комнаты.

– Ладно, так и быть, дам. Есть меняться?

– Не.

Да и дуриком надо быть, чтоб махнуть чего на чай, который мне даром не нужен.

– Дай-ка гляну. – Он засунуть руку мне в карман, скорчил рожу, но не стал сопротивляться. Пару раз он поймал меня, когда я пытаться кой-чего стянуть, и хорошо мне вмазал. Теперь-то я вырос, и это у него не пройдет, разве только я сам позволяю. Сам не знаю почему: почти с него ростом. Он сунул руку поглубже.

Что это? – Я не успеть остановить его, старик вытащить мой нож.

– Отдай! – голос у меня высоко кричать. Он внимательно смотреть нож.

– Кровь? Порезаться? – Его голос тревожный.

– Не.

Он стараться скрыть облегчение.

– Кто?

– Старый жирный рок, – пожал плечами я.

– Почему?

Я удивляться на дурацкий вопрос!

– Потому – рок.

– И все? – Его глаза злые.

– Рок на Тридцать седьмой! Земля мидов.

– Но сделал-то он что?

– Он есть там, вот что сделать!

Глупый старик сильно ударил меня. Больно.

Я вскрикнул: