Книга Не ссорьтесь, девочки! - Ануш Варданян

— Слушай, я вчера приходил, ты тут стоишь и на банки пялишься. Я позавчера приходил — ты стоишь и зыришь на банки. Я третьего дня здесь — и ты тоже тут. Может, тебе аптеку поменять?

— А вам пить перестать, — стремительно парирует Нонна, которая почему-то не боится алкоголиков. — Я вот у вас покупала ананасовые таблетки, — вновь обращается она к юной представительнице фармакологической промышленности, теперь уже как обличительница. — Они, знаете ли, не сжигают жир.

— Это смотря сколько жира, — алкаш мстительно усмехается.

— Прокляну, — обещает Нонна.

— А я в это не верю.

— Зато я верю. Ой, да не дышите на меня, не смотрите! Мне нельзя на некрасивое смотреть.

— Беременная, что ли?

Нонна раздраженно фыркает:

— Фея. Нам на некрасивое нельзя. Посмотрю на некрасивое, сразу черствею душой.

Алкаш обеспокоенно глядит по сторонам, ища поддержки у сограждан:

— Странно, что ты еще не окаменела…

Нонна отходит и снова заглядывает в кошелек, словно за это время там могли завестись деньжата. Алкаш, сжимающий в кулаке мелочь, презрительно толкает ее и высыпает перед продавцом звенящую горсть монет.

— Что? — гремит аптекарша.

— Что-что?! Сжигатель жира, млять. Настойку овса!

— Девушка, я сейчас вернусь, — обещает Нонна и под шумок выходит из аптеки.

Сейчас Юля рыжая. Вчера она была в синих перьях, а позавчера охристых тонов. Уже много лет она не могла решить, какой цвет ей к лицу. Она не знала, какой она себе больше нравится: брюнеткой, блондинкой или все-таки рыжей. Как и не могла понять, кем ей быть — активной лесбиянкой или последовательной гетеросексуалкой. За свои тридцать четыре года Юля так и не поняла разницы между Пушкиным и Губерманом, Чайковским и мюзиклом «Notre Dame de Paris». Возможно, ей одинаково нравились и Губерман с Чайковским, и Татьяна Доронина с Гретой Гарбо, но Юля не могла объяснить почему. От этого казалось, что у нее никакой жизненной концепции, что было недалеко от истины, но не совсем так. Со стороны можно было подумать, что земной путь Юли — тотальный эксперимент, но и это было далеко от правды. Просто Юля не была уверена в себе, в отличие от своей мамы, которая была женщиной боттичеллиевской красоты и сталинской воли, что и позволило ей сказочно разбогатеть на заре новых экономических отношений. Мама уже десять лет жила за границей, умудряясь и оттуда руководить жизнью дочери. А Юля только одно знала наверняка — она ненавидела Рубенса. Этих жирных теток и мужиков с необъятными ляжками. Все остальное вызывало головную боль и легкий туман перед глазами.

Сегодня Юля рыжая. Она умело наносит татуировку на отменной лепки мужской бицепс. Кожа рефлекторно реагирует на прикосновения инструмента. И губы Юли, находясь очень близко от кожи мужчины, при малейшем дискомфорте дуют на поверхность татуировки. Обладатель бицепса — известный рок-музыкант, находящийся в зените славы. Несмотря на то что на нем места живого нет от разнообразных нательных изображений, что говорит о большом опыте по перенесению этой операции, он все же вцепился в поручни кресла, будто ему вот-вот вырвут зуб. Юля осторожно, но твердо орудует инструментом и дует на «больное место». Новая композиция клиента-музыканта вот-вот разнесет хриплый старенький динамик Юлиного магнитофона.

Сквозь сжатые зубы музыкант цедит:

— Звукорежиссера зарежу! Вот послушай, послушай… Вот это место. Сейчас будет…

В комнате раздается яркий музыкальный проигрыш, но мужчина обрушивает тяжелый кулак на подлокотник кресла.

— Я ему велел басы поджать. Козлина!

— Да нормально, — тянет Юля, активно пережевывая ком жвачки.

— Что, правда ничего? — музыкант на радостях приподнимается.

Юля легким движением руки укладывает музыканта обратно в кресло:

— Спокойно, парень…

«Как дети, честное слово», думает она. Вот если бы ее сомнения кто-нибудь мог так легко развеять.

Сквозь грохот тяжелого рока едва различимо доносится телефонный звонок. Некоторое время Юля игнорирует его, заканчивая сложный виток татуировки. Наконец она берет трубку.

— Да?..

Она слушает длинную тираду на другом конце провода, а затем бросает короткое: «Иду!».

Она хлопает музыканта по плечу:

— Подожди меня, парень. Начальство вызывает.

Выбравшись из полуподвального «Тату-салона», Юля поднимается по мраморным ступеням к роскошной двери, возле которой в стену ввинчена гигантская медная табличка: «Модный салон „Воропаев“». Юля приклеивает жвачку к букве «В» и лезет в сумку за новым пластиком.

От центрального входа через зал, где из невидимых динамиков льется приятная джазовая музыка, где вывешена дорогая одежда модного дома «Воропаев» — шарфы и экзотические кожи, мимо элегантных кресел с гнутыми ножками и стильных фотографий с изображением манекенщиц, единственной одеждой которых служит затейливая раскраска боди-арт, по направлению к служебным помещениям бодро идет Юля. В такт шагам подпрыгивает ее огненная шевелюра. Она сосредоточенно перемалывает жвачку.

Охранник у двери приветливо улыбается, как радушный хозяин званому гостю.

— Привет, Юль.

— Здрасьте, — кивает Юля.

Весь ее облик резко контрастирует с претенциозной обстановкой помещения. На Юле легкие мокасины, джинсы (дорогие, но как ни крути — джинсы), короткая куртка накинута на плечи, сумка через плечо, словно собранная из сотни разноцветных заплаток. А вокруг развешаны платья, юбки и пальто, втиснувшись в которые нормальная женщина не только ходить — дышать не сможет. Собственно, ничего не может, только оставаться женщиной. Юля пружинистым шагом дефилирует мимо администратора зала — красотки Ирины, одной из тех, кто явно обладает искусством ношения подобных платьев. Ирина улыбается широко, но фальшиво.

— Добрый день, Юленька.

— Добрый, — равнодушно кивает Юля.

Подойдя к двери, ведущей в помещения самого ателье. Юля случайно задевает стойку с платьями и, зацепившись пряжкой сумки за невесомую струящуюся, как вода из крана, ткань наряда, тянет все сооружение на себя. За спиной Юли глаза администраторши Ирины расширяются от ужаса. Но Юля этого не видит и только когда, открыв дверь, она пытается пройти в святая святых модного дома, слышит, что за ней раздается царапающий душу звук рвущейся материи — пряжка наконец отпустила ткань, — а затем грохот упавшей стойки. Только тогда в дверях она равнодушно оглядывается и видит искаженное лицо Ирины, распластавшейся на полу, и охранника, подлетевшего к ней на помощь. Оба они пытаются поднять стойку. Волнуются, наверное, отчего им никак не удается синхронизировать движения и стойка с дорогой одеждой так и остается на полу.

— Помочь? — спокойно интересуется Юля.

— Нет-нет, я подниму, — с затаенным ужасом отвечает Ирина и почему-то добавляет: — Простите.