Книга Время расставания - Тереза Ревэй

Андре поднялся, чтобы открыть окно. Квартира на авеню Мессии, с большими комнатами, наполненными воздухом, казалась еще не обжитой. Мебель в гостиной была расставлена как попало. Картины, выстроившиеся вдоль стен, ждали, чтобы их развесили на стенах. Лакированная ширма с инкрустацией из слоновой кости стояла в углу, напоминая закрытый веер.

Мужчина вышел на балкон. На другой стороне авеню некоторые окна еще были ярко освещены. Ветви деревьев были совершенно голыми — наступил январь. По улице, громыхая, проехал автомобиль.

Теперь, когда Валентина стала его женой и никто больше не мог у него ее отнять, Андре почувствовал себя опустошенным. Когда он просил ее руки и она, не колеблясь, согласилась, он был удивлен столь скорым ответом. Он знал, что Рене Депрель беседовал с дочерью об этом браке, но современные девушки не повиновались отцам.

После демобилизации Андре старался узнать о Валентине как можно больше. Он терпеливо ждал долгих два года, стараясь встречаться с ней на парижских приемах или во время ее кратких визитов в Монвалон. Конечно, он рисковал потерять ее, но интуиция подсказывала ему: если он поторопится, то получит отказ. Можно сказать, что он раскинул вокруг девушки целую шпионскую сеть, но вел себя столь сдержанно, что никто из их общих друзей не заподозрил Андре в интересе к Валентине. Но однажды вечером он не смог уснуть. Широко открыв глаза, мужчина смотрел в темноту, его сердце билось все быстрее и быстрее. Решающий момент наступил, и теперь все его будущее зависело от ее ответа. Сказать по правде, этот сдержанный человек, отличающийся скупыми жестами, был влюблен в Валентину Депрель, как мальчишка.

До сей поры Андре ни разу не влюблялся. Конечно, он любил свою профессию, но семейное дело не приносило ему полного удовлетворения, так как оно было неразрывно связано с именами его отца Огюстена, его дедушки и его предков. Их род можно было проследить вплоть до некоего Эмиля Фонтеруа, который в 1765 году стал первым, кто вошел в братство торговцев-скорняков-меховщиков и получил право носить кафтан из голубого бархата, подбитый рысьим мехом.

Вместо того чтобы чувствовать законную гордость от того, что он может продолжать славное дело изобретательных, талантливых и умелых людей, Андре порой ощущал смутный страх, ему казалось, что пристальные взгляды людей с портретов, развешенных в коридоре, ведущем к кабинету его отца, уничтожат, раздавят его.

Из глубин памяти всплывали воспоминания о том потрясении, какое он испытал, впервые пройдясь по этой «портретной галерее». Андре вспоминал нескончаемое шествие по коридору, свои собственные шаги и шаги няни, приглушенные густым ворсом ковра в красных узорах. Должно быть, ему было лет шесть или семь. Гнетущее чувство усиливалось тем, что впереди мальчика ждало неминуемое наказание. За дракой, во время которой Андре отдубасил младшего брата, последовал «вызов» к отцу. Но родитель ждал сына не дома, а в своей конторе. Так Андре в первый раз посетил внушительное здание на бульваре Капуцинов. Привилегия превратилась в кошмар. Под укоризненными взглядами предков, одних в париках, других — с жесткими крахмальными воротниками, «осужденный» приблизился к массивной двери. Он испытывал такой страх, что опасался обмочить штанишки, а это стало бы ужаснейшим унижением. Нянина рука в перчатке сдавливала его пальцы. Он очень любил свою «нянюшку», немку по национальности, но в тот день у нее было плохое настроение: сжатые губы, выпяченная грудь от возмущения.

Когда няня перед кабинетом отца отпустила руку мальчика, он почувствовал себя щепкой в открытом море. В давящей тишине, опустив взгляд на носки ботинок, Андре прочел басню Лафонтена, как будто магия чудесных зверей могла спасти его от этого ада.

Сейчас он не мог вспомнить ни единого слова, сказанного отцом, он даже не помнил самого наказания, которое было не слишком строгим, но на всю жизнь он запомнил давящее чувство, возникшее во время этого «суда предков». И когда он забывался коротким сном в тошнотворной грязи окопов, то порой просыпался в холодном поту, вспоминая о детской шалости, совершенной двадцать лет тому назад.

Распахнулась дверь в ванную комнату. Валентина сняла свадебное платье и облачилась в зеленую с черным атласную пижаму с широкими рукавами, украшенную вышитыми китайскими иероглифами. Она села в кресло, стоящее в круге света. Девушка казалась столь спокойной, столь совершенной, что Андре не осмелился нарушить очарование необыкновенного мгновения пустой болтовней.

Мужчина налил жене коньяк. Она взяла бокал обеими руками, как чашку горячего шоколада.

— Вы кажетесь печальной, — обеспокоенно заметил Андре.

— Капелька меланхолии, так, пустяки. — Она сбросила расшитые домашние туфли и скрестила длинные ноги. — Не расскажете ли немного о себе, Андре? Теперь, когда у нас с вами вся жизнь впереди…

Андре догадался, что Валентина просто храбрится. Он хотел бы ее успокоить, но опасался, как бы она не приняла его расположение за снисходительность. У новоиспеченного супруга складывалось впечатление, что он оказался лицом к лицу с диким животным, которое следует приручить. До сего момента он чувствовал себя вполне уверенно, но вот сейчас, под ее взглядом, смутился.

Валентина наклонилась, чтобы взять со стола мундштук. Когда он поднес огонек зажигалки, она дотронулась до его руки. Андре вздрогнул. С озабоченным видом Валентина выпустила к потолку струйку дыма.

— Надо как можно скорее прогнать из квартиры запах краски. Я полагаю, что каждый последующий вечер мы будет проводить в очередной комнате с сигарами и благовониями. Что вы об этом думаете?

— Вы курите сигары?

— Ну, иногда я беру в руки сигару, дабы шокировать друзей моего отца, но я клянусь вам: их вкус мне не нравится, — пошутила молодая женщина.

Андре улыбнулся. Проказливость, свойственная Валентине, была ему чужда. Он всегда был серьезным мальчиком. Благоразумным. Но, даже будучи ребенком, он никогда не искал компании себе подобных. В глубине души он любил мятежников, бунтарей, тех, кто стремится к солнцу и обжигает крылья. Таких, как Леон.

Андре с некоторым раздражением подумал, что воспоминания о брате всегда приходят неожиданно и в самый неподходящий момент.

Он припомнил, как если бы это было только вчера, пламенные речи, короткие рубленые фразы, женщин, покоренных лучезарной улыбкой брата. Леон презирал полутона и сомнение. Он не говорил, а утверждал; он всегда был прав. Он не жаждал общаться с теми, кто колеблется, сомневается. «Как же я порой ненавидел его! — подумал Андре, и его сердце болезненно сжалось. — И как я мечтал хоть немного походить на него…»

Именно Леон отвез Андре в дом терпимости, где их встретили девицы в белых носочках и черных туфельках. Именно Леон поддерживал голову брата, когда того рвало после первой попойки. Леон придумывал ложь за ложью, чтобы скрыть их шалости. Он был на год младше Андре, но во многом превзошел старшего брата. Он отличался буйным воображением, кипучей энергией, железной волей.

Именно он смог убедить отца в необходимости отправиться в Канаду, чтобы скупать там кожи и меха непосредственно у трапперов[3]. Леон провел долгую зиму на бескрайних полярных просторах, и по его возвращении Андре нашел брата изменившимся. Экспансивный мальчик, неистощимый болтун, теперь он вел себя так, будто скрывал какую-то тайну, но отказывался делиться ею. Это странное молчание больно ранило Андре.