Книга Россия и Запад на качелях истории. От Рюрика до Екатерины II - Петр Романов

Особое недовольство у славян-язычников вызывало то, что христианство не допускало многоженства. Сам князь Владимир, согласно историческим свидетельствам, женское общество любил. Кроме пяти законных жен у него имелось множество наложниц: 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде, 200 в селе Берестове. По выражению летописца, будущий святой «был несыт блуда», приводил к себе замужних женщин и девиц на растление. Вполне вероятно, что в приведенных выше цифрах некоторые нули лишние. Гипербола в летописях – дело самое обычное, однако ясно, что сама тенденция указана верно. Будущий святой к женскому полу действительно был неравнодушен. К тому же, не исключено, верна версия Карамзина, который считал, что летописцы специально «чернили» Владимира-язычника, чтобы потом ярче показать позитивные изменения, произошедшие в нем после крещения.

Судя по всему, христианство отталкивало и привлекало Владимира одновременно. Чаши весов то и дело колебались. На одной чаше лежали земные соблазны, на другой – возможность прояснить важнейшие вопросы, остававшиеся без ответа в узких границах язычества. Идолы ничего не говорили ни о сотворении мира, ни о том, что ожидает человека после смерти.

Как замечает Николай Карамзин, славянская вера, «освящая добродетель храбрости, великодушия, честности, гостеприимства… не могла удовольствовать сердца чувствительного и разума глубокомысленного».

Летопись рассказывает о проповеди, произнесенной одним из первых в Киеве христиан, когда к нему явились язычники, чтобы забрать сына: согласно жребию тому полагалось отправиться на заклание идолам. Отказавшись выдать свое дитя, христианин сказал:

У вас не боги, а дерево; нынче есть, а завтра сгниет! Бог один, который сотворил небо и землю, звезды и луну, и солнце, и человека, дал ему жить на земле. А эти боги что сделали? Сами деланные. Не дам сына своего бесам. Если они боги, то пусть пошлют какого-нибудь одного бога взять моего сына, а вы о чем хлопочете?

Деревянные, «деланные» да еще и гнилые языческие боги в конце концов разочаровали и князя. Согласно преданию, Владимир, решив отойти от язычества, чтобы сделать правильный выбор, внимательно выслушал представителей всех основных религий.

Сергей Соловьев справедливо замечает, что выбор веры есть особенность русской истории. Другим европейским народам не пришлось выбирать между религиями, христианская вера к ним пришла сама, чаще всего из соседского, уже крещеного дома. Не так дело обстояло с Русью, расположенной тогда большей частью на востоке Европы и граничившей с Азией – огромным и бурным котлом, где причудливо перемешивались суеверия и религии разных народов.

Недаром и Хазарскому каганату, оказавшемуся в той же ситуации, правда чуть раньше, чем русским, пришлось делать точно такой же выбор между тремя религиями. Хазары предпочли иудаизм.

Если верить летописям, тот религиозный «конкурс» русские язычники организовали очень тщательно. Для князя Владимира при выборе наиболее важными представлялись три критерия. Во-первых, естественно, убедительность и привлекательность религиозной доктрины. Во-вторых, внешняя сторона богослужения. И наконец, вопрос личного удобства: чем-то князь готов был поступиться, а чем-то нет. История сотворения мира и человека, рая, ада, сказание о Всемирном потопе, ковчеге, изложение Нового Завета, конечно, произвели на воображение князя сильнейшее впечатление, но и о своих собственных грешных интересах он забывать не желал.

В отличие от Хазарского каганата на Руси иудаизм поддержки не получил. Выслушав иудеев, князь якобы поинтересовался, где их отечество. «В Иерусалиме, – ответили проповедники, – но Бог в гневе своем расточил нас по землям чужим». Ответ оказался неудачным. Владимир тут же парировал: «Как же вы, прогневавшие Бога, осмеливаетесь учить других? Мы не хотим подобно вам лишиться отечества».

Магометанство, напротив, показалось Владимиру необычайно соблазнительным уже хотя бы в силу разрешенного многоженства, но и здесь возникло несколько непреодолимых, с точки зрения князя, преград. Карамзин замечает:

Описание Магометова рая и цветущих гурий пленило воображение сластолюбивого князя; но обрезание казалось ему ненавистным обрядом и запрещение пить вино – уставом безрассудным. Вино, сказал он, есть веселие для русских; не можем быть без него.

Таким образом, Русь была в полушаге от того, чтобы стать мусульманской страной. Если бы это случилось, можно не сомневаться – мировая история пошла бы иным путем.

Оставалось преодолеть еще одну историческую развилку – сделать выбор между православием и католичеством. Вряд ли Владимир осознавал, какую ответственность берет на себя, но сегодня, глядя с высоты веков на прошлое, можно с уверенностью утверждать, что по своей значимости этот выбор стал одним из главнейших в русской истории. Именно он во многом и предопределил дальнейшие отношения России и Запада.

Свою правоту доказывали Владимиру и немецкие католики, но Византия в споре с конкурентами выглядела убедительнее. Греки тогда просто перехитрили немцев. Лучше зная «покупателя», они сумели показать свой товар лицом. Когда, побывав в немецких землях и посмотрев богослужение католиков, русская делегация прибыла в Константинополь, император, как указывает летописец, «зная, что грубый ум пленяется более наружным блеском, нежели истинами отвлеченными, приказал вести послов в Софийскую церковь, где сам патриарх, облаченный в святительские ризы, совершал литургию».

Расчет греков оказался верным: вернувшись домой, делегация с таким восторгом живописала Владимиру увиденное, что у того уже не было сомнений, какой выбор сделать. Он согласился со своими послами, заявившими, что «всякий человек, вкусив сладкое, имеет уже отвращение от горького; так и мы, узнав веру греков, не хотим иной». Немаловажным аргументом в пользу православия послужило для Владимира и напоминание: «Когда бы закон греческий не был лучше других, то бабка твоя Ольга, мудрейшая из всех людей, не вздумала бы принять его».

Все эти предания выглядят в целом правдоподобно. За исключением, пожалуй, лишь одной, явно более поздней, вставки, где уже отражено противостояние православной Руси и западного католицизма. Выслушав немецких проповедников, Владимир якобы сказал: «Идите обратно, отцы наши не принимали веры от папы». Если бы это было так, то не стал бы Владимир с католиками беседовать о вере и уж тем более посылать после разговора с ними делегацию в немецкие земли, чтобы оценить католические храмы и католический церковный обряд.

Тем не менее отношение самого Владимира к католичеству было терпимым. Когда чуть позже, в 1006–1008 годах, на Русь прибыл посланник папы архиепископ Бонифаций и попросил его содействия для пропаганды христианства среди соседей Руси – печенегов, князь, хоть и усомнился в успехе предприятия, миссионера до границы вежливо проводил. Успехи Бонифация действительно оказались скромными, но, главное, ему удалось выжить. Жизнь ему спасло то, что архиепископ выдал себя за посланника польского князя Болеслава Храброго – союзника печенегов в борьбе с Русью.

Уверовав в преимущество православия, Владимир, как рассказывают летописи, крестился далеко не сразу, а еще не раз испытал новую религию на прочность. Успешно завершив с греками переговоры о вере, Владимир пошел на них войной и осадил город Корсунь (Херсонес). Греки защищались упорно, дело явно затягивалось, и князь решил, что это как раз тот случай, когда можно испытать христианского Бога. Согласно преданию, Владимир взглянул на небо и поклялся, что если он возьмет город, то крестится. С божьей помощью, а если точнее, с помощью предателя из стана греков, показавшего русским, как перекрыть осажденным доступ к воде, Корсунь пал.