Книга Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть. 1917—1918 - Ричард Пайпс

Как это часто бывает (это может быть отнесено и к Робеспьеру), оборотной стороной жестокости Ленина была трусость. Несмотря на то что, существует множество свидетельств об этом качестве ленинской личности, в литературе оно затрагивается редко. Ленин проявил недостаток мужества, еще будучи студентом, когда пытался избежать наказания за участие в студенческих волнениях, подав прошение об отчислении из университета. Как мы покажем позже, он не признался, что являлся автором текста, за который его товарищ получил два дополнительных года ссылки. Его неизменной реакцией на ситуацию физической опасности было бегство: он обладал непревзойденной способностью исчезать при угрозе ареста или перестрелки, даже если для этого требовалось бросить своих. Татьяна Алексинская, жена предводителя большевистской фракции во Второй государственной думе, наблюдала бегство Ленина от опасности: «Впервые я встретила Ленина летом 1906 г. Мне не хочется вспоминать об этой встрече. Ленин, которым восхищались все левые социал-демократы, казался мне до этого легендарным героем… Никогда его не видев, поскольку он до революции 1905 г. жил за границей, мы представляли его себе революционером без страха и упрека… Какое же острое разочарование постигло меня, когда я увидела его на митинге на петербургской окраине (в 1906 г.). Не одна только его внешность производила неблагоприятное впечатление: он был лыс, с рыжеватой бородой, монгольскими скулами и неприятным выражением лица. В основном это было его поведение во время последовавшей демонстрации. Когда кто-то, увидев, как кавалерия наехала на толпу, закричал: «Казаки!», Ленин первым бросился бежать. Он перескочил через забор. Его котелок упал, открыв лысый череп, потный и блестевший на солнце. Он упал, поднялся и снова побежал… У меня было странное чувство… Я понимала, что нечего было делать, надо было спасаться. И все-таки…30.

Эти неприятные личные качества были хорошо известны товарищам по партии, которые сознательно их игнорировали ради уникальных ленинских достоинств: поразительной способности к дисциплинированному труду и полной преданности делу революции. По словам Бертрама Вольфа, Ленин был «единственным порожденным русским марксистским движением, человеком с талантом теоретика, который одновременно с этим обладал способностью и желанием заниматься детальной организационной работой»31. Плеханов, который при первом знакомстве в 1895 году отнесся к Ленину как к человеку небольшого ума, оценил его впоследствии и стал более снисходительным к его недостаткам, поскольку, как пишет Потресов, «видел значение нового для него человека совсем не в идеях, а в инициативности и талантах партийного организатора»32. Струве, которого отталкивали ленинские «холодность, презрительность и жестокость», признает, что «боролся» с этими неприятными чувствами ради сохранения отношений, ибо считал их «морально обязательными для себя и политически необходимыми для нашего дела»33.

Ленин прежде и более всего был интернационалистом, считавшим государственные границы реликтовыми остатками другой эпохи, а национализм — отвлечением от классовой борьбы. Он в принципе был готов вести революцию в той стране, где представится возможность, и даже скорее в Германии, нежели в своей родной России. Более половины своей взрослой жизни он провел за рубежом (с 1900-го по 1917 год, за исключением двух лет — с 1905-го по 1907-й), и ему не довелось хорошо изучить свою отчизну: «Я плохо знаю Россию — Симбирск, Казань, Петербург, ссылка — вот и все»34. О русских он был невысокого мнения, считая их ленивыми, безвольными и не слишком умными. «Умный русский, — сказал он Горькому, — это почти всегда еврей или человек с еврейской кровью в жилах»35. Хотя Ленин не чужд был чувства тоски по родине, Россия стала для него случайным местом первого революционного восстания, трамплином для настоящей революции, эпицентром которой ему виделась Западная Европа. В мае 1918 года, объясняя территориальные уступки, сделанные немцам в Брест-Литовске, он писал: «Мы утверждаем, что интересы социализма, интересы мирового социализма выше интересов национальных, выше интересов государства»36.

Культурный багаж Ленина был чрезвычайно скромен для русского интеллигента его поколения. Его сочинения выдают очень поверхностное знакомство с русской классической литературой (не считая Тургенева), по большей части относящееся, вероятно, ко времени обучения в гимназии. Татьяна Алексинская, работавшая в тесном сотрудничестве с Лениным и его женой, отмечает, что они никогда не ходили на концерты и в театр37. Знание истории, помимо истории революций, также было у Ленина неглубоким. Он любил музыку, но предпочитал подавлять в себе это чувство, повинуясь аскетизму, который так впечатлял и одновременно настораживал его современников. Он говорил Горькому: «Я не могу слушать музыку, она возбуждает мои нервы. Мне хочется говорить глупости и ласкать людей, которые, живя в этом грязном аду, могут создавать такую красоту. Но в наше время нельзя никого ласкать: тебе откусят руку. Надо крушить головы, без всякой жалости крушить головы, даже если в идеале мы против любого насилия»38.

Потресов обнаружил, что с двадцатипятилетним Лениным можно было обсуждать только один предмет: «движение». Ничто другое его не интересовало, и ни о чем другом он не мог сказать ничего интересного[5]. В общем, он не был тем, что принято называть многосторонней личностью.

В этой ограниченности был еще один источник силы Ленина, преимущество его как лидера, поскольку, в отличие от интеллигентов, получивших лучшее образование, он не держал в голове лишних идей и фактов, которые могли в определенной ситуации сыграть роль тормоза и лишить его решимости действовать. Подобно своему наставнику Чернышевскому, он отметал противоречивые мнения как «чушь» и отказывался относиться к ним иначе, чем как к объекту насмешки. Труднообъяснимые факты он игнорировал или перетолковывал в соответствии со стоящей задачей. Если его противник был в чем-то неправ, он становился неправ во всем: Ленин никогда не признавал за противной стороной никаких достоинств. Его манера спорить была чрезвычайно воинственной: он буквально воспринял слова Маркса, что критика — «не скальпель, но оружие; объект критики — враг, которого желательно не опровергнуть, но уничтожить»39. Ленин использовал слова как оружие, чтобы уничтожать своих оппонентов, зачастую путем жесточайших выпадов относительно их личных свойств и мотивов. Он даже признался, что не видит ничего плохого в использовании клеветы и обмане рабочих, если это служит его политическим целям. Когда в 1907 году он объявил, что меньшевики предали рабочий класс, и должен был предстать перед социалистическим трибуналом по обвинению в клевете, он с бесстыдной наглостью заявил: «Именно эта формулировка как бы рассчитана на то, чтобы вызвать у читателя ненависть, отвращение, презрение к людям, совершающим такие поступки. Эта формулировка рассчитана не на то, чтобы убедить, а на то, чтобы разбить ряды, — не на то, чтобы поправить ошибку противника, а на то, чтобы уничтожить, стереть с лица земли его организацию. Эта формулировка действительно имеет такой характер, что вызывает самые худшие мысли, самые худшие подозрения о противнике, и действительно, в отличие от формулировки убеждающей и поправляющей, она «вносит смуту в ряды пролетариата»… То, что недопустимо между членами единой партии, то допустимо и обязательно между частями расколовшейся партии»40. Таким образом, он постоянно занимался тем, что Огюст Кошен, один из историков французской революции, называл «сухим террором»; а от террора «сухого» до «кровавого террора» был, разумеется, лишь короткий шаг. Когда один из товарищей-социалистов предостерег как-то Ленина, что его невоздержанные нападки на противника (Струве) могут надоумить какого-нибудь рабочего убить объект нападок, тот невозмутимо ответил: «Его и надо убить». В зрелые годы Ленин был личностью цельной и бескомпромиссной. С того момента, когда в тридцать с небольшим лет он сформулировал теоретически и практически доктрину большевизма, вокруг него как бы сомкнулась невидимая стена, за которую не могла проникнуть ни одна чуждая мысль. Вследствие этого ничто не могло изменить его мнения. Он относился к той категории людей, о которых маркиз де Кюстин сказал: они понимают все, кроме того, что им говоришь. С ним нужно было либо соглашаться, либо бороться; любое несогласие вызывало прилив разрушительной ненависти, стремление стереть противника с лица земли. В этом была его сила как революционера и слабость как государственного деятеля: неукротимый в бою, он не имел качеств, необходимых, чтобы понимать людей и руководить ими. В конце концов этот изъян подорвет его попытку построить новое общество, поскольку мысль о том, что люди могут жить в мире и согласии, была ему недоступна.