Книга Пробуждение: Приснись мне снова - Арина Бурыгина

— Венька, выручай!!!

Тут я сделаю небольшое отступление. К своему полному имени я отношусь более-менее нормально, хотя с огромным удовольствием, будь моя воля, звался бы как-нибудь более традиционно — скажем, Сергеем или Вадимом. А вот уменьшительно-ласкательные производные моего имени меня просто бесят! Матя, Мотя — это же просто-напросто натуральное издевательство! Поэтому при неофициальных знакомствах я представляюсь Веней. И всех друзей и близких приучил называть меня только так. Ну, или полным именем на крайний случай. Поэтому и Мишка назвал меня именно Венькой.

— Что?.. — придал я голосу побольше обреченности.

— Женька через полтора часа прилетает, а у меня тачка не заводится!

— Какой Женька?.. — Загипнотизированный вишенками Зориной, мерно, в такт дыханию, двигающимися перед самыми глазами, я сморозил откровенную глупость. Хорошо, что друг у меня далеко не дурак:

— Не какой, а какая! Не помнишь, что ли, я рассказывал тебе — познакомились на море? Вот она теперь ко мне летит. Жениться я собрался, дружище!.. — шумно выдохнул Мишка. — А тачка, зараза, не заводится! Сорок минут уже с ней е… это самое, бьюсь… Ни хрена!.. Выручай, Вень, будь другом! Сочтемся потом…

— Ну-у… — неуверенно пробормотал я, — у меня же не «мерин», сам знаешь… Успеем ли? Сотня кэмэ все же…

— Успеем, если сейчас сразу выедем!.. Дорога сухая еще, нормально, я вчера в ту сторону ездил…

— Ну, ладно, — притворно-тоскливо пробубнил я. — Ты где сейчас?

— Так дома, где еще… — начал Мишка, но вовремя опомнился: — В смысле у дома, возле подъезда. Знаешь, где я тачку ставлю?

— Ну… — сказал я. — Хорошо, жди…

Я нажал «отбой» и разочарованно пожал плечами, по-прежнему нависая над Машей. Та фыркнула, быстро выскользнула из-под меня, вскочила, плотно запахнула халат и отвернулась к окну.

— Ну, чего ты? — положил я руку на плечо девушке, но Маша дернула им, не оборачиваясь. — Ты же слышала… Друг просит.

— Дружба превыше всего! — резко повернулась Мария и блеснула улыбкой.

— Да, — кивнул я. — И вообще…

— Молчи, — зажала мне рот Зорина холодной ладошкой. — Я все понимаю. Прости меня. Это был внезапный порыв. Прости. — Казалось, она говорила совершенно правильные слова, но тон, каким они были сказаны, был таким же холодным, как и ее рука. Фразы падали отрывисто, сухо, звонко, словно осколки льда.

Я молча направился в прихожую, надел куртку, бросил «Пока» и сам открыл дверной замок.

Майя

Я долго не могла отойти после разговора с Верой. До конца работы еще как-то держалась — срочные дела не позволяли отвлекаться на посторонние размышления. Зато когда я пошла домой, мысли эти, словно стая голодных волков, подстерегающих одинокого путника, набросились на меня все разом…

Что только выдумала эта Вера?! Меня — в начальники отдела! Да кто я такая?.. Впрочем, действительно — кто? Ведущий специалист с высшим образованием, девятый год работаю в конторе. Пусть в небольшом допофисе, но суть работы та же. Неужели не справлюсь? Ведь я все время мечтала быть в самой гуще событий, не тупо исполнять указания начальства, но и самой что-то придумывать, разрабатывать, внедрять… И вот он — случай!..

Да какой такой случай?! Дура ты, дура, Майка! Кто тебя туда звал? Мало ли что Вера напридумывала… Говоров никогда мне не предложит это место! Кто я ему? Посторонняя баба. Почти незнакомая, некрасивая, старая уже — через полтора года тридцать… Хотя он сам-то!.. Сколько ему? Сорок есть? Если и нет, то около. Вон, седина уже на висках, морщинки возле глаз… Правда, не портит его ни то, ни другое. А возле него вон какие фифы крутятся, как эта, Зорина, в столовой сегодня… Да конечно, он лучше ее возьмет!

Хотя, тьфу, о чем я думаю?.. Сам-то он все равно уходит, какая ему разница, кто на его месте будет работать — красавица или каракатица? Кстати, о Каракатице… Она тоже меня не утвердит. Или утвердит? Вроде бы она неплохо ко мне относится. По крайней мере, Вера говорит, что тут больше от Матвея Михайловича все будет зависеть. Кого он предложит Клариссе, того та и утвердит. Мол, она ему доверяет очень. И Вера — вот ведь тоже что посоветует! — начала долбить, чтобы я перед Матвеем «хвостом покрутила»! Ну, не совсем уж, мол, до крайностей, но все же… А как я перед ним этим самым хвостом крутить стану? Я и не умею этого, да и не хочу. Нет, сам Говоров мне не противен, конечно. Хоть и в возрасте мужчина, но и не старый, и ничего себе так выглядит… А все равно не по мне — угрюмый какой-то, насупленный. К такому и по делу-то подступиться боязно, не то что «хвостом крутить»! Но… Машка-то Зорина крутит! А ведь она и моложе меня, и куда красивей!.. Вот именно, что моложе и красивей. Дура ты, Майка, дура! Куда со своим деревенским веснушчатым рылом против нее полезешь?

Тьфу! Опять о какой-то ерунде думаю!.. Да при чем тут рыло и красота? Это же не киностудия и не подиум, а серьезная контора. Здесь главное — профессиональные качества. Но их никто не оценит, если будешь все время держаться в тени, не станешь предлагать себя сама… Дура, не в том смысле «предлагать», в каком ты сейчас подумала!.. Кстати… А если бы в том самом? Ты бы хотела?.. Ну, вот с Матвеем этим?..

Тьфу! Тьфу! Тьфу!.. Ну и засранка ты, Майка! О чем думаешь-то? А Ваня? Любимый, единственный?.. Что единственный — да… Он же — первый. А вот любимый ли?

Я подумала так и сама вздрогнула от собственных мыслей. Даже озноб пробил. Разве я не люблю Ваню? А… разве люблю?..

Мне стало вдруг так непередаваемо страшно, почти жутко, что я остановилась, втянув голову в плечи. Боже мой, ведь я, похоже, и впрямь… не люблю своего мужа… Я даже вспомнила о нем не сразу, представив себя в объятиях Матвея Михайловича. И вообще… О Ваниных-то объятиях я давно мечтала? Ох давно!.. Да и мечтала ли? Мне ведь тогда больше другого хотелось — нежности, ласки, чтобы рядом был не просто мужчина, а друг — большой, добрый, настоящий, с которым можно и беззаботно подурачиться, и уткнуться в плечо в минуты тоски, и совета спросить, и горем-радостью поделиться… О сексе как таковом я особо и не думала никогда. А Ваня как раз о нем только, похоже, и думал.

Ворвался в мою жизнь — огромный, сильный, бесшабашный и веселый, заграбастал меня, завладел и душой, как говорится, и телом. Только вот нужна ли ему была моя душа? Тело — да, он от него оторваться не мог поначалу. А мне это совсем удовольствия не доставляло. Ну ничуточки! Только и приходилось, что притворяться. Ведь я Ванечке не хотела огорчений доставлять ни в чем… А потом… Было как-то пару раз, когда я что-то начала чувствовать, когда казалось, что вот еще чуть-чуть — и я полечу, оторвусь от земли, растворюсь в ночном небе!.. Но нет, не смогла взлететь.

Нет, вру… Один раз взлетела. Но не с Ваней. Нет-нет, я мужу не изменяла ни разу! Да и случилось это еще до знакомства с ним. Странно звучит, но «взлетела» я, когда падала… Я тогда на сессию в Питер отправилась. И самолет в грозу попал. В иллюминаторах — густая чернота, разрываемая молниями — такими близкими, что оглушительный треск не отставал от вспышек ни на секунду; самолет дрожит, словно замерзшая собака; пассажиры примолкли, вжались в кресла, многие глаза ладонями закрыли… А мне внезапно стало и жутко, и сладко, словно я вот-вот что-то невероятное, сверхъестественное должна была получить. И получила. Самолет попал в страшную турбулентность, началась такая болтанка, что попадали сумки с полок, пассажиры (и не только дамы) подняли визг… А потом двигатели вдруг жалобно всхлипнули, и самолет стал падать. Что называется, камнем. Сверху выпрыгнули кислородные маски, что не успокоило, а лишь добавило паники. Тут уже не только визг — невообразимая какофония воплей и причитаний началась. Разумеется, все прощались с жизнью. И я в том числе. Только мне стало отчего-то не страшно, а как-то… небывало волнительно, что ли… При свободном падении и так-то почти невесомость образовалась, а я и без того стала вдруг невесомой, словно тело мое полностью растворилось в черной жути неба. И только низ живота налился внезапно сладко-горячей тяжестью, которая запульсировала, собравшись в одну-единственную ослепительно-жгучую точку, в которую и превратилось в тот момент все мое естество. Я наполнялась блаженством столь быстро, в такт учащающейся пульсации, что понимала — еще чуть-чуть, и я не выдержу, лопну, взорвусь! Так и случилось. И без того ярчайшая точка моего «я» вспыхнула на мгновение еще ослепительней и разлетелась миллионами искрящихся брызг. Наверное, так в незапамятные времена образовалась Вселенная. А я умерла. И если смерть — действительно такое блаженство и счастье, то я готова умирать бесконечно!.. Когда — через десяток секунд, минуту, час, не могу знать, ведь там не было времени, — я открыла глаза и вновь смогла что-то видеть и слышать, самолет уже выравнивался, натужно ревя двигателями. Я очень удивилась, ведь в том, что смерть уже наступила, я тогда не сомневалась. Но я жила, и мне это тоже понравилось. По телу разлилась теплая усталость, а внизу живота, уже едва ощутимо, продолжало мягко пульсировать сладкое блаженство. Я откинулась в кресле и снова закрыла глаза. Теперь я знала, что умирать совсем не страшно.