Книга Хроника смертельной весны - Юлия Терехова

И вот, наконец, он решился бросить ее, бросить их нерожденного сына — совсем как когда-то ее отец — предательски и равнодушно. А чего, собственно, она ждала — что он будет и дальше мириться с ее душевными терзаниями и невыносимым чувством вины? Между тем, Булгаков мрачно следил за тем, как Катрин меняется в лице.

— Я думаю, тебе лучше уехать в Москву, — тусклым голосом заявил он. — А там посмотрим.

— На что посмотрим? — слова застревали у нее в горле. Вот оно! Наконец-то он понял, что такая жена, как она, ему вовсе ни к чему. Наконец-то он понял, что свою страстную любовь к ней он всего лишь придумал. А то и того проще — его тяга к ней была проявлением примитивного инстинкта альфа-самца. Разве она способна пробудить истинную нежность? Даже родной отец — первый мужчина в жизни девочки — покинул ее без колебаний. Она, Катрин, обречена вызывать лишь низкое, похотливое любопытство. Что до недавних пор двигало мужчинами, клявшимися ей в любви? Либо азарт обладания ею как вещью — за пятнадцать лет связи с Орловым она совершенно к этому привыкла. Либо острое, испепеляющее влечение, которое свело в могилу Олега Рыкова — и едва ее саму не затянуло в пылающую бездну. Так почему она решила, что Сергей станет исключением в списке трагических разочарований? Для него она — просто приз, полученный в жестокой схватке и потерявший ценность за отсутствием конкурентов. А теперь он еще и отсылает ее в Москву.

— Решено, я уеду, — Катрин пыталась говорить спокойно, но губы ее предательски дрожали.

— Завтра я возьму тебе билет, — пообещал он. — Собирайся.

— Ты приедешь к родам? — чуть слышно спросила она.

— Не знаю. Постараюсь, — уклончиво ответил он так, что она поняла — не приедет.

— Лучше б ты бросил меня там, в Репино, — голос ее сорвался на рыдание — она сама едва понимала, что говорила. — Лучше б Рыков меня убил.

Булгаков тяжело поднялся и стал сгребать со стола всякую мелочевку — из той, которую мужчины имеют обыкновение таскать в карманах — ключи от машины, бумажник, телефон и зарядка к нему, наушники и что-то еще…

— Я не хочу с тобой спорить, — он устало дернул головой. — Это бесполезно.

— Конечно. Что толку спорить с тем, кто тебя предал.

— Я — тебя — предал? — он резко повернулся к жене. — Да как ты смеешь?!

Она не отрывала от него усталого и равнодушного взгляда: — Смею, — пожала она плечами. — Чем еще ты меня испугаешь?

— Катрин, это бессовестно, — выдохнул Сергей. — Ты не замечаешь меня, я словно мебель… да нет, я словно грязь у тебя под ногами, а ты еще осмеливаешься упрекать меня?

— Это ты совсем меня не замечаешь, — прошептала она. — Я совершенно тебе не нужна.

— Катрин, опомнись, опомнись! — он схватил ее за плечи. — Ты скользишь по мне взглядом, как по стенке, я для тебя пустое место, и я…

— Я, я, я! — горько усмехнулась она. — Есть ли место для меня в твоих терзаниях?

Он не дал ей закончить:

— Да если б не твой живот, я бы тебя…

— Что? — глаза Катрин щипало, она сдерживалась из последних сил, чтобы не разрыдаться. — Что б ты со мной сделал? Ударил бы?

Опомнившись, он отпустил ее так же резко.

— Иногда мне кажется… Впрочем, довольно. Не бойся. Это я так… Хорохорюсь…

Она опустилась на стул и спрятала лицо, отгородившись от него ладонями:

— Мне действительно лучше уехать. Все, хватит, оставь меня. Проваливай на свою работу…

Он повернулся и ушел, а Катрин, не доев завтрак, и оставив недопитый кофе на кухонном столе, отправилась обратно в спальню. Она услышала звук заведенного мотора за окном, но не подошла, а, вновь завернувшись в шаль, улеглась на край кровати. Сон, вязкий и мутный, как бульон мироздания, затопил ее, она плакала в этом сне, не переставая — бессильно и жалобно.

— Катрин, Катрин, проснись! — голос Булгакова вырвал ее из этого гиблого болота. — Катрин, проснись.

— Чего тебе? — сонно пробормотала она.

— Прости меня. Не знаю, что на меня нашло.

— Ты меня бросил, — пробормотала она сонно.

— Я попытался представить себе, что мы развелись, вернее нет — просто разошлись, и до меня вдруг дошло, что я просто умру без тебя. Родная, если у тебя осталось хоть что-то ко мне…

— Осталось, — она продолжала всхлипывать. — Просто мне очень больно и одиноко…

— Прости меня, — он коснулся губами ее опухших от слез губ. — Я постараюсь справиться, Катрин… Я постараюсь за нас двоих.

Чуть позже, Венеция

— Синьора, вас ожидают, — лакей почтительно поклонился и посторонился, пропуская Изабель во внутренние покои палаццо. Она пошла на серебряные звуки, доносившиеся откуда-то из глубины — голоса скрипок сплетались в прекрасный венок, им вторила виолончель. Изабель оказалась в просторном зале, увешанном картинами старых мастеров, благородно мерцавшими лаком — Дюрер[23], Рейнолдс[24], Брюллов[25]. Над консолью восемнадцатого века скромно примостился Вермеер[26] — «Ого! — мелькнуло в голове Изабель. — Его в лучших пинакотеках — наперечет».

— Тебе нравится Канон Пахельбеля, carissima? — услышала она и обернулась на старческий голос. — В нем совершенство гармонии и красоты мира.

— Красота и гармония так обманчивы, — отозвалась Изабель.

— О нет, дитя мое! Единственное, что никогда не обманет — это гармония и красота, при условии, конечно, что они истинны.

— Экселенца[27], — она чуть кивнула.

— Графиня, — старик сделал приветственный жест морщинистой кистью. — Желаете, я покажу вам мою коллекцию?

— Не сочтите меня грубой, — качнула Изабель головой. — У меня не так много времени. Я вняла вашему настойчивому приглашению, но откровенно говоря, не понимаю…

— Сейчас вы все поймете, моя дорогая. Для начала присядьте! — приглашение прозвучало как приказ и Изабель, едва помедлив, опустилась в изящное кресло с черепаховым левкасом[28], обитое шелковым гобеленом — очевидное творение Буля[29].