Книга Двенадцать минут любви - Капка Кассабова

На следующей неделе эти же туфельки ведут меня к конкуренту Дэна Грина — в модную школу, основанную бывшим чемпионом по фигурному катанию Тимом Шарпом. Преподает он один, без партнерши. Меня завораживают его отточенные движения и атмосфера лаборатории в студии. Словно скальпелем, он отсекает все лишнее своим взглядом. Ленивые в его школе не задерживаются. Меняя партнеров, потея и уставая на каждом занятии, ученики снова и снова отрабатывают определенный набор шагов, до тех пор, пока не начинает казаться, что в мире танцев есть один способ «выжить» — насильственно вытесняя ноги партнера, другими словами — Сакада!

Сакаду исполняют только мужчины, по крайней мере в студии Тима Шарпа. Вы (партнер) разворачиваетесь и быстро ставите ногу туда, откуда она собирается ее убрать; складывается впечатление, что вы слегка пинаете свою женщину по голени или щиколотке, чтобы вытеснить ее ногу. Что до меня, то, отрабатывая шаг с потным неуклюжим партнером, пинок я ощущаю вполне реально. Но считаю все это неотъемлемой частью танго — боль, насилие, сопротивление, противоборство мужчины и женщины, которая остается невозмутимой несмотря ни на что.

Невозмутимое лицо, к слову, было отличительной чертой раннего танго. Посмотрите на снимки тех лет — в Европе до Первой мировой войны люди танцевали с бесстрастным и холодным выражением лица. Позднее лица ожили, но в поп-культуре прижилось пародийное клише танца с окаменелыми физиономиями. Вот почему в фильме «Последнее танго в Париже» танцующие пары похожи на манекены, а в «Индокитае» Катрин Денев с застывшим рыбьим взглядом кружится с молоденькой партнершей. И даже сейчас, в XXI веке, танго до сих пор исполняют с каменной печатью на челе.

Почему так? По неведению. Я двигаюсь в тумане счастливого неведения, меня пинают партнеры-невежды, а эндорфины, которые вырабатывают наши тела во время танго, служат своеобразной анестезией. Да и неосведомленность наша неудивительна — никто нам еще не рассказывал, откуда взялись эти телодвижения и куда они могут завести.

Но теперь-то я знаю: агрессивные, наступательные движения, такие как ганчо или сакады, придумали мужчины, плясавшие друг с другом в трущобах Буэнос-Айреса в конце XIX века. Грязные, вооруженные ножами, в пастушьих сапогах, обездоленные гаучо из пампас; вырванные из родной Европы рабочие-эмигранты; отчаянные матросы и потомки рабов. Их творение — смесь надежды, отчаяния, пота, свежеразделанного мяса и набриолиненных волос. Эти новоиспеченные аргентинцы породили нечто, отражающее их жизнь. Не танцевать же им польку и мазурку, для которых нужны женщины (а их, в отличие от коров, в том обществе было немного) и деньги (коих было еще меньше).

Вряд ли те новоиспеченные танцоры волновались из-за случайных тычков и пинков во время танго, ведь в остальное время они практиковали отчаянные выходки и поножовщину в темных переулках (в основном по поводу хорошеньких девиц). На излете века у них появились партнерши: либо проститутки, либо compadronas — товарки — суровые девушки из рабочего класса, которые могли появиться на танцполе или в кафе с ножами. Никогда нельзя было знать наверняка, что произойдет. Наглый незнакомец мог прийти на милонгу, бросить вызов местному авторитету и уйти, забрав с собой его женщину, чей внешний вид не оставлял сомнения: ночью с ней не уснуть. Подобную героиню Хорхе Луис Борхес описал в своем рассказе «Мужчина из Розового кафе», классической истории кровной мести, где из-за роковой красотки незнакомца постигает печальный финал, совсем не такой, какого тот ожидал. Сам Борхес танцором не был, но очень точно показал, как в те давние дни секс и смерть сублимировались в танго.

Неудивительно, что местная буржуазия, которая только зарождалась и стремилась походить на европейскую, воспринимала новшество как воплощение похоти и, следовательно, полностью его отрицала. Богатые танцевали на расстоянии вытянутой руки друг от друга в ярких просторных залах, а первые тангерос теснились в тупиках портовых улочек. На этом городском Диком Западе такие шаги, как ганчо и сакада, рождались из опасности и распутства, которых так не хватало в утонченных бальных комнатах.

— На следующей неделе тройная сакада! — объявляет Тим Шарп в свойственной ему властной манере, и мы улыбаемся друг другу, исполненные гордости от победы над одиночной сакадой и слишком утомленные, чтобы спросить, почему тройной сакаде не предшествует двойная.

На деле тройная сакада — это утроенное волнение по сравнению с одиночной, и в три раза больше боли, если вы исполняете ее с таким же, как вы, новичком. Не делайте ее в первый год обучения, вот мой совет. Подобные умения пригодятся вам, если будете выступать на сцене, но не на танцполе, к чему нас, похоже, готовит Тим Шарп: мы, не освоившие еще шагов танго, уже разучиваем поразительно сложные элементы, требующие идеального равновесия, осанки, координации, умения попадать в музыку и вообще личного совершенства. Ни у кого из новичков подобных качеств нет и в помине.

Спустя несколько месяцев занятий совершенство прибывает в лице аргентинского маэстро Карлоса Риваролы, любителя потягивать мате из маленького кожаного калебаса через металлическую трубочку.

(Пауза. Мате — национальный горячий напиток Аргентины и Уругвая. Произносится: «ма-тэ», по вкусу — смесь чая с кокаином.)

Карлос гастролирует по Австралии и Японии, и вот доехал и до Новой Зеландии. Мы не могли поверить своей удаче, ведь он — один из относительно молодых тангерос, ставших легендой при жизни.

Он играет в фильме Карлоса Сауры «Танго», и я много раз пересматривала сцену, где его «банда» встречается с другой. На фоне синхронно танцующих мужчин Карлос в черной майке ведет, а Хулио Бокка, одетый во все белое, следует. Потрясающая стилизация под уличное танго тех лет: в ней суровая мужественность встречается с гомоэротичной культурой под мелодию Пьяццоллы Calambre («Электрошок»). И вот небожитель стоит перед нами, объясняя, как «пальцы рук должны схватиться за пол».

— Ног, — поправляет кто-то, и все смеются, очарованные его английским. Карлос красив смуглой и элегантной красотой и при этом обезоруживающе мил. Даже слишком. Его походка и движения завораживают меня. Настолько, что я забываю дышать. Я даже не мечтаю выйти с ним на танцпол. Но после мастер-класса в студии в его честь организуется милонга. И в приглушенном свете внезапно он… то есть мы… то есть я…

Точнее так: это не я. Мое тело, словно парализованное, стоит напротив его, а сердце бешено колотится где-то почти в горле. В ужасе я смотрю вниз и вижу две пары черных туфель.

— Не смотри вниз. Просто следуй за моей грудью, — улыбается Карлос, причем ухитряется делать это отнюдь не покровительственно.

И внезапно все происходит. Мы движемся — он на меня, я назад, хотя кажется, он вообще ничего не делает. Просто скользит по полу, увлекая меня за собой. Настолько легко и непринужденно, я даже не понимаю, делаем ли мы какие-нибудь фигуры.

— Просто идем, — его точеное лицо так близко, что я задыхаюсь. — Ты иди, не беги.

Танец окончен. Все получилось: мы просто прошлись. Никаких ганчо, никаких сакад, никаких сэндвичей.