Книга Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания - Федор Головкин

В воспоминаниях Головкина, через судьбы описываемых людей, либо сюжетов просматриваются тектонические сдвиги, которые происходили в недрах европейского общества — крушение абсолютизма и церкви, установление республики с ее кровавыми ужасами, наполеоновские войны и свержение наполеоновского деспотизма, перестройка складывавшейся столетиями в монархической Европе системы международных отношений. Разве Россия стояла в стороне от этих процессов? Она была частью мирового процесса, и свидетельства тому содержатся в его записях.

Через судьбы его персонажей мы узнаем об исторических событиях, сотрясавших Европу и Россию. Знакомство с их биографиями значительно увеличивает их масштабы, усиливая их значение, невзирая на место, отведенное им на страницах воспоминаний. Так, до нас доносится эхо далекой и давно уже забытой Семилетней войны, в которую были вовлечены европейские державы и Россия, или — за испанское наследство. Мы вновь вспоминаем о войнах с Турцией и Швецией, о разделах Речи Посполитой, не говоря уже о французской революции, наполеоновской империи, дворцовых переворотах и тому подобное.

Но графа Федора окружал и мир легких связей и интриг, мир, в котором превыше всего ценились острота и каламбур, служившие подчас своего рода ширмой для того, чтобы спрятать истину. Именно тогда родился знаменитый афоризм Талейрана, воспринимаемый значительно шире, чем дипломатическая тактика: «Язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли».

Граф Федор Головкин по своему рождению и воспитанию оказался на стыке русской и европейской культур, и его справедливо считали космополитом. Близость к русскому и европейскому дворам, монаршей власти, родственные связи с европейской и российской аристократией обогащали его знания высшего света. Умный и начитанный, беспечный и общительный, наблюдательный и остроумный, он был желанным в любом обществе, а его умение говорить несерьезно о серьезном, столь ценимое во все времена, делали его предпочтительным собеседником. Как писал один из его корреспондентов, французский маршал Коаньи: «Я, конечно, очень люблю читать Ваши письма, но все же предпочитаю слушать Вас и при этом глядеть на Вас. С Вами предметы для разговоров неисчерпаемы, начиная с политики и кончая клубной болтовней». Мадам де-Сталь напишет ему: «Где Вы — там движенье и жизнь, которые исчезают вместе с Вами». Сознаемся, такая похвала дорогого стоит. Он был равно интересен Фридриху II и Екатерине Великой, писательнице Сталь и Каподистрия, Талейрану и Меттерниху.

Со страниц его воспоминаний встает череда королей и королев, императриц и императоров, великих князей, герцогов и дофинов, государственных, политических и военных деятелей, фаворитов и авантюристов, писателей, ярких представителей титулованной русской и европейской знати рубежа XVIII–XIX вв.

Персонажи воспоминаний графа Головкина являли собой удивительный мир, в котором сочетались: высокая образованность и невежество, воинская доблесть и бездарность, проявления замечательного государственного ума и дипломатического умения, скаредность, мотовство и самодурство, а личные судьбы складывались столь причудливо, что более походили на захватывающий роман.

Головкин вводит нас в мир русского двора, который предстает перед нами в ярких образах екатерининского и павловского времени. Это — люди, делавшие нашу отечественную историю и оставившие в ней след в качестве культурных феноменов — Дашкова, Разумовские, Орловы и др. При этом, Головкин показал себя мастером литературного портрета. Можно сказать, что он ближе всех подошел к истине при создании портрета Елисаветы Алексеевны. Явной его удачей следует считать и портрет Нессельроде, отличающийся метафорической выразительностью. Или же, портреты неаполитанской королевской четы, семьи Разумовских, Фридриха Великого — этого короля-философа и многих других. И потому, не случайно, он создает собирательный образ молодого дворянина XVIII в.

В записях Головкина много места отведено воссозданию портретов лиц, по тем или иным причинам попавшим в Россию и также оставившим в ее истории свой след. Помещенные в публикацию Боннэ корреспонденции лиц, представлявших собой дружественное окружение графа Федора — а это цвет европейской культуры, общественно-политической мысли, государственные деятели — в той или иной мере имели отношение к России, а потому также интересны нам. Мы получаем представление о состоянии умов, мировосприятии людей того времени. И, невзирая на упреки Головкину в незнании им российской жизни, мы ощущаем как происходило интегрирование европейской культуры в русскую.

Граф Федор писал свои мемуары в контексте окружавшей его культурной среды, существовавшей богатой традиции, вниманию к мемуаротворчеству. Францию XVIII в. называли родиной мемуаров нового времени. И, тогда, когда в России раздавались голоса о недостатке в России всякого рода мемуаро-биографических материалов: «У нас не так как во Франции», наш соотечественник граф Федор составил свои записки мемуарно-биографического характера, в которых в действительности много места отдано отечеству, его историческим героям. Следуя принятой в исторической науке классификации, принадлежали они к мемуаристике верхушечно-элитарной по социокультурному происхождению их авторов[13].

Отношение современников к Головкину не было однозначным. Представители различных партий, существующих при дворе и постоянно соперничавших между собой, нередко подвергали его нещадной критике. Пожалуй, более всего в этом преуспела фрейлина Елисаветы Алексеевны, графиня В. Н. Головина, обвинявшая его в пособничестве в ухаживаниях светлейшего князя Платона Зубова за цесаревной. «Граф Федор Головкин, — вспоминала Головина, — хотя и ничтожная личность, некоторое время играл известную роль. Бесстыдный лжец, полный злого остроумия и дерзкий, он, шутя и развлекая, понемногу достиг высших чинов, пробрался к подножию трона; но он недолго пользовался милостью. Насмешки и злословие были изгнаны из кружка императрицы, которая не могла их терпеть. Граф Головкин стал чтецом и лакеем Зубова, другом сердца и поверенным лицом графини Шуваловой. Зубов выхлопотал для него место посланника в Неаполе, но, дурное поведение заставило отозвать его оттуда. Он даже был на некоторое время выслан из России»[14]. Действительно, ему не раз приходилось поплатиться за свое легкомыслие.

Первый отклик на мемуары Ф. Г. Головкина последовал сразу же по выходе в свет публикации С. Боннэ. Начинающий тогда историк К. В. Сивков[15] довольно критически отозвался о мемуарах Головкина, по его мнению, мало что сообщавшим нам о «социальной политике» императора Павла I, «трехдневной барщине» и «причинах крестьянских восстаний» и т. п. Укор рецензента в том, что в воспоминаниях Головкина есть главы, не имеющие отношения к русской истории, также представляется несправедливым. Да, конечно, Эмма Гамильтон и весь этот любовный треугольник — чета Гамильтонов и адмирал Нельсон — не имели отношения в России, равно как и упоминание Головкиным герцогини, маркизы и их адъюльтерами, последствия коих, тем не менее сотрясали европейские дворы. Но, сознаемся, насколько были бы обеднены наши впечатления от истории, в которой действовали живые люди, если бы мемуаристы придерживались подобного прагматизма.