Книга Исцеление в жизни и смерти - Стивен Левин

Эта женщина чувствовала, что группа посетителей, которой с трудом удавалось находиться в контакте с ней, испытывает к ней не что иное, как жалость. Жалость – это переживание, возникающее, когда боль встречают со страхом. Из-за жалости человеку хочется изменить данность текущего мгновения: «Я хочу, чтобы твоя боль исчезла, поскольку хочу, чтобы исчезла моя боль». Жалость может быть очень эгоистичным эмоциональным состоянием, очень интенсивным и неприятным. Для жалости характерна связь с сильным желанием. Жалость, будучи жалостью к чьей-то боли, в силу своей природы «я – другой» создаёт чувство разделённости – приводит к жуткой войне ума и тела, которая способна усугубить заболевание. Однако когда мы прикасаемся к той же самой боли с любовью, позволяя ей быть такой, какая она есть, встречая её с милосердием, а не со страхом и ненавистью, это называется состраданием. Когда я могу присутствовать в твоей или собственной боли, с чуткостью исследуя настоящее, всем сердцем созерцая всякое чувство сильного желания или страдания, отчаяния, которое часто появляется, когда нам становится тяжко, – ведь исцеления как будто не происходит. И даже страх можно видеть всего лишь как очередную птицу, пролетающую сквозь облако, которая вскоре исчезает; отчаяние растворяется, уступая место милосердию и исцеляющей осознанности.

Если нашей привычной установкой является преодоление своей боли, то мы будем склонны терять контроль, когда всё идёт не так, как нам хочется. Мы можем даже ощущать потребность в том, чтобы «побеждать» боль другого человека. Нам будет трудно установить связь с человеком в том состоянии, в каком он находится. Мы не будем способны прикоснуться к нему с любовью, ведь если мы хотим чего-то от другого человека, пусть даже того, чтобы он перестал испытывать боль, он будет объектом нашего ума, а не личностью в нашем сердце. Если мы можем открыться своей собственной боли и исследовать свои сопротивления и давнее неприятие, мы получаем возможность прикоснуться к чужой боли с состраданием, отнестись к другому так, как относимся к самим себе, – с несколько большей ясностью и чуткостью. В таких случаях мы видим, что работа над собой явно приносит пользу всем чувствующим существам. Каждый человек, который стремится к открытости сердца, прикасается к сердцу другого. Когда мы перестаём способствовать сохранению проблемы, мы гарантируем её решение. День за днём мы понимаем, что, исцеляясь сами, мы исцеляем всех вокруг.

Мы работали с Хейзел, эта женщина попала в больницу в чрезвычайно истощённом состоянии. Она была очень сложной пациенткой. Медсёстры называли её «настоящей стервой на колёсах». Мало кому хотелось проводить с ней время. Врачи Хейзел и её сиделки рассказывали, что каждый раз, вызвав их к себе, она приветствовала их неприятными комментариями и откровенно грубыми словесными оскорблениями. Поэтому, конечно, с каждым звонком ей приходилось ждать ответа всё дольше. Вся её жизнь была битвой за контроль. Она редко позволяла жизни просто быть такой, какая она есть. Всё, чем она хотела обладать, но не могла, она осуждала и отвергала всем сердцем. И лихорадочно цеплялась за всё, что могла получить. И вот оказалось, что она умирает в одиночестве, испытывая сильнейшие страдания. Она так часто и так много судила других, что даже её взрослые дети не навещали её. Она сама навлекла на себя то, чего боялась, и её жизнь стала полной боли и отчаяния.

В течение шести недель её отчуждение и боль усиливались, пока однажды ночью не произошла некоторая перемена. Она дошла до точки, когда больше не могла выносить страдания от болей в спине и ногах, а также мучений своей непрожитой жизни. В четыре часа утра Хейзел, находясь почти вне себя, стала анализировать собственную жизнь сквозь приступы боли. Теперь ей стало совершенно ясно, как сильные привязанности сформировали такую сильную боль, такое чувство отчуждения и одиночества. Она увидела, что немалые страдания, которые она причинила другим за свою жизнь, возвращались к ней на смертном одре. Ей некуда было идти. Никогда ещё она не чувствовала себя настолько одинокой или беспомощной. Ощущая приближение смерти, она вспоминала, как была молодой девушкой, открытой и жаждущей жить. Она увидела, как с течением времени она становилась всё закрытее. Она глубоко вздохнула, позволив беспомощности окутать её, в измождении, не в силах ни мгновения больше бороться, она сдалась, она отпустила всё и «умерла, отдавшись жизни», отдавшись настоящему. Погружаясь в свою боль в спине и ногах, она стала чувствовать – и это было почти за гранью разумного – что так или иначе она не одинока в своём страдании. Она почувствовала «боль десятков тысяч», как она описывала это потом. Хейзел стала ощущать всех других существ, которые в тот самый момент страдали, будто находясь в этой же кровати. Сначала она почувствовала себя темнокожей женщиной, груди которой обвисли от недостаточного питания; она лежала на боку, умирающий от голода ребёнок припал к её иссохшей груди, её спина и ноги были неестественно выгнуты от боли, а мышцы свело от голода и болезни. На миг Хейзел превратилась в эту эфиопскую женщину, страдающую от такой же боли в спине, ногах и бёдрах, лежащую на боку и умирающую в грязи. Затем она почувствовала себя женщиной-эскимоской, умирающей в родах, она чувствовала невыносимую боль в спине, бёдрах и ногах и умирала подобной смертью. Затем она ощутила себя в теле женщины, попавшей в аварию и сидящей в искорёженном автомобиле, со сломанной спиной и ногами, медленно умирающей в одиночестве на обочине безлюдной дороги.

В её сознании возникали бесчисленные образы «боли десятков тысяч». Она ощущала себя подростком с пожелтевшей кожей, свернувшимся на боку на грязном матрасе, умирающим от гепатита в грязной квартире, пожилой женщиной с потускневшим лицом, которая умирала от старости – и каждый из них чувствовал одинаковую боль в нижней части спины и ногах. Она видела себя женщиной, которой камнепадом перебило позвоночник, и она умирала в одиночестве, лишённая последнего человеческого прикосновения, на берегу реки. Она видела себя умирающей от холеры в тростниковой хижине матерью-азиаткой с больным ребёнком. Она была каждым из этих умирающих и всеми сразу. Хейзел ощутила «страдания десятков тысяч людей одновременно».

В час её самых страшных мучений что-то внутри неё нащупало связь с величием страдания, которое в тот момент объединяло её с другими людьми. «Эта боль была выше моих сил. Я не могла больше выносить её, и внутри меня что-то дало трещину. Возможно, моё сердце. Но я увидела, что эта боль была не моей, это была всеобщая боль. Эта жизнь – не просто моя жизнь, но всякая жизнь. Жизнь сама по себе». После этого необычайного опыта с каждым днём сердце Хейзел всё больше открывалось навстречу другим пациентам больницы, испытывавшим боль. Она непрестанно справлялась о них. Проходили недели, и она всё глубже осмысляла произошедшее с ней. Она поднялась над самой собой. И её палата стала местом, куда медсёстры заходили на перерыв, поскольку она была наполнена любовью. Вскоре в больницу зашли её дети, откликнувшись на просьбу Хейзел о прощении, поскольку её телефонные звонки были наполнены теплотой и самоотверженностью. Её внуки сидели на краю её постели – внуки, которых она до того никогда не знала, отвергнув эти души ещё до их появления на свет. Её палата стала местом исцеления, разрешения проблем, всеобщей заботы. Несколько недель спустя, за пару дней до её смерти, кто-то принёс Хейзел изображение Иисуса в образе доброго пастыря, любовно окружённого детьми и животными. И эта женщина, чья жизнь была полна трудностей и одиночества, взглянула на эту картину и сказала дрогнувшим голосом: «Иисус, будь милосерден к ним, прости их, они всего лишь дети». Исцеление, которое испытала Хейзел, было одним из самых необычайных исцелений, которое нам довелось наблюдать.