Книга Крайности Грузии. В поисках сокровищ Страны волков - Алексей Бобровников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В заметках французского беллетриста читатель встретит множество упоминаний о семье Орбелиани, но ни одного – о ночлеге в их доме.
Впрочем, разве автор всегда дает читателю подробный отчет о месторасположении всех кроватей, на которых ему доводилось почивать?..
В комнате, где меня поселили, множество фамильных портретов: царь Восточной Грузии Ираклий Второй; отец хозяйки – альпинист, погибший 26-ти лет от роду на одной из вершин Сванетии; княгини разного возраста и вызывающий тревогу сюжет – рисунок, на котором растерянная, с ищущими глазами женщина отступает, пятясь спиной, к стене. Это сама Кетино, нынешняя хозяйка.
Один из портретов не дает мне покоя. Капризный рот и самоуверенный взгляд под полуприкрытыми веками.
Хочу спросить «Кто она?», но начинаю разговор издалека. Спрашиваю о прапрадеде, короле Ираклии, потом о доме…
Большой двухэтажный особняк семья купила в 1827 году.
«Двухэтажный? Но здесь ведь только один этаж?»
Кетино улыбается и указывает на тот самый портрет: «Мария Вахтанговна не любила шум…»
Шум преследовал ее повсюду – в голосах слуг, в криках уличных торговцев в центре Тбилиси, где она отказывалась жить. Экипажи, проезжавшие по улице, голоса извозчиков, даже звон колокола католического собора напротив – все это раздражало ее. Она так ненавидела шум, что распорядилась разобрать верхний этаж и отселить назойливых слуг в пристройки во дворе.
А что она любила? Говорят, у нее был муж. Есть женщины, о которых не получается, даже при всей грузинской патриархальности, сказать: «Она была женой такого-то».
«Были ли дети у Марии?»
Кажется, я уже знаю ответ…
«Дети? – переспрашивает Кетино. – Нет, у Марии Орбелиани не было детей».
Говорят, она устраивала в этих комнатах литературные вечера.
Кто-то из писателей был влюблен в нее. Персонажи тех светских раутов остались жить в семейном альбоме, где их черты набросала рука некоего талантливого скетчиста.
Они пили здесь кофе и ели ее угощение – удивительно вкусные карамельные конфеты.
В комнатах, принадлежавших Марии Орбелиани, я провел несколько удивительных дней и ночей, наслаждаясь покоем прохладных стен и читая записки автора «Трех мушкетеров» о похождениях по Кавказу.
Говорят, и он захаживал к ней.
Говорят…
Несколько дней подряд я рыскаю по дому в поисках свидетельств о жизни Марии Вахтанговны.
Влюбленность – опасное ощущение в Грузии, однако в этом случае я ничем не рискую, ведь объект моего увлечения – старинный портрет.
Кроме него и еще нескольких рисунков в семейном альбоме, мне не удается найти ничего, напоминающего о бывшей хозяйке.
Вдруг, украдкой листая записные книжки прошлого века, обнаруживаю записи, сделанные женской рукой. Почерк похож на тот, что я увидел на старинной открытке, подписанной ее высочеством Марией Вахтанговной Орбелиани.
Цитаты, обнаруженные в этом дневнике, я аккуратно перенес в свой блокнот:
«Торопись начать! Думай, что у тебя всегда есть время только для успеха, но не для неудачи»
«Дожидаться радости тоже радостно»
«В этой жизни умирать не трудно. Сделать жизнь значительно труднее».
«Люблю я поздравлять счастливых, но редко счастлив сам бывал».
«Жалок тот, в ком ничего не осталось от ребенка»…
Если бы не эти записи, я ни за что не пошел бы в тот вечер в театр марионеток.
Но, отменив очередной раут с тбилисскими друзьями, я отправился на субботнее представление.
Хороший кукловод – это когда думаешь: «Как здорово кукла двигает руками этого человека».
В первые минуты кукла – полуистлевший скелет – достает из песка древко знамени, каску и пятиконечную звезду.
И, выполнив этот долг чести (а как по мне – долг памяти), снова закапывает себя…
А потом они заговорили. И тут уже я знаю, что на крючке.
«В Киев не ходи. Забудь Наташу», – произносит голос феи из спектакля, предстающей в образе вагоновожатого с какого-то глухого российского полустанка.
Фея, или ангел-хранитель, пытается оградить героя от того, от чего оградить никак нельзя – от самого себя. И автор, зная это как никто лучше, продолжает вести своих персонажей туда, откуда нет возврата.
«Где черта, отделяющая любовь от ненависти? А может быть, они – одно?» – размышляет герой за минуту до того, как…
«Ладно, подключу я тебя к жизни еще раз. Горько тебе будет, плакать будешь… Поживи еще», – говорит фея, теперь уже настоящая, с крохотными крылышками фея, неожиданно спускающаяся по маленькой лесенке с небес и продлевающая действие.
И тут я вспоминаю свое любимое из Волошина: «В нем радостная грусть, в нем сладкий страх разлуки».
Габриадзе, написавший в свое время сценарии к лучшим фильмам советского кинематографа, выкапывает из меня эти две строки русского поэта и многое, многое другое.
* * *
Воскресное утро началось со звона маленьких колокольчиков и пения. Звук голосов приближается.
Оказалось, это процессия католиков, идущих к мессе. Священник проповедует на русском, чему я очень рад, так как впервые понимаю слова службы.
«Бог призовет тебя, но он не скажет „Раб мой“. Он скажет „Друг мой“. Раб – это тот, кто безмолвно и покорно следует за хозяином. Нет, ты, идущий за ним, не раб ему, а друг!»
Стоящие у храма, на противоположной стороне улицы и даже по краям проезжей части, – все до единого опускаются на колени.
Машины тормозят и, вопреки обыкновению, никто не гудит в клаксон. Даже самый беспардонный и крикливый грузинский водитель ни за что не станет мешать божьему промыслу.
* * *
«В этом дворе – вся история Грузии», – говорит хозяйка.
Кетино рассказывает, что в 37-м году к ним пришел какой-то большевик с ружьем и сказал, что будет теперь жить в их доме.
Она не идеально говорит по-русски, и «большевик с ружьем», возможно, был НКВДистом с пистолетом.
К тому времени у семьи Орбелиани уже отняли все – дома, замки, виноградники.
А теперь еще этот «большевик с ружьем», решивший стать их соседом.
Половина дома, оставшаяся их семье, выходит окнами на улицу Абашидзе, названную в честь известного литературного критика и дедушки Кетино. Окна с другой стороны – смотрят на улицу Джавахишвили, названную в честь знаменитого историка, профиль которого изображен на банкноте номиналом 5 лари. В том крыле живут родственники этого самого Джавахишвили, а в пристройках во дворе – потомки НКВДиста, обосновавшегося там не благодаря гостеприимству хозяев, а вопреки их воле.
