Книга Дети разлуки - Васкин Берберян

А спустя пару месяцев он в сопровождении Луссиа-дуду, своей соседки, сидел у Розакур, пил кофе и просил, заикаясь, руки Сатен.

* * *

Фабрика «Марангопулос», где работал Сероп, была известной мануфактурой в Патрах. Говорили, что ее хозяин получил огромное состояние благодаря странному случаю, улыбке фортуны. В 1912 году торговое судно, груженное ценными французскими тканями, затонуло в порту. Ни один купец не захотел выкупить товар, опасаясь, что соленая вода могла его повредить. Единственным, кто рискнул, поторговавшись и купив всю партию за какие-то гроши, был молодой Марангопулос. Он тщательно промыл ткани и продал по высокой цене, получив таким образом возможность открыть свою первую маленькую текстильную фабрику.

Хитрость и решительность вкупе с любознательностью и новаторством привели Марангопулоса к успеху. В 1925 году он посетил текстильное предприятие под Болонией и, пораженный новой тогда технологией «летающий челнок», которая значительно упрощала все ткацкое производство, заказал около тридцати таких станков. «Думай о рабочих, – сказал он сыну, тогда еще ребенку, который постоянно сопровождал его в поездках по работе. – Теперь на каждом станке сможет работать один человек, и мы увеличим производительность».

Станки были погружены в Анконе и после почти трехдневного плавания по Адриатике прибыли в порт Патры.

Три кирпичных здания мануфактуры располагались по кругу, образуя дворик, в центре которого высилось столетнее оливковое дерево с мощным стволом и разросшимися ветвями. В перерывах рабочие рассаживались под сенью его серебряной кроны, сквозь которую просвечивали солнечные лучи. Чтобы попасть на фабрику, надо было пройти через железные ворота под пристальным взглядом охранника, который в своей конторке записывал имена и смены. Большинство рабочих были армянскими беженцами. Говорили, что Марангопулос испытывал особую симпатию к этому гонимому народу, ему почти братскому. Фабрика никогда не останавливалась, производя столовое и постельное белье, известное по всей стране. Непрекращающийся шум гребенок, бьющих по раме станка, был хорошо слышен снаружи, за десятки метров до фабрики. В конце каждой смены этот шум продолжал отзываться в головах рабочих всю дорогу домой, и даже после.

С течением времени фирма «Марангопулос» растеряла былые блеск и славу, в лучах которой прошли целые десятилетия. Новая текстильная промышленность выросла в нескольких километрах от порта: «Пераика-Патраика». Две крупных фирмы слились в одну и явили свету самую крупную и современную текстильную мануфактуру в стране. Станки по последнему слову техники были заказаны в Англии с благословения и при значительном финансовом участии Греческого Национального Банка. По сравнению с этим гигантом «Марангопулос» казалась старомодным пережитком. «Трудные времена!» – воскликнул сам Марангопулос в конце общего собрания со своими работниками.

Маленький Саак запыхался, прыгая, как заяц, по зеленым полям за городом. Иногда он останавливался, чтобы перевести дух, и высматривал дорогу к своей цели. Путь был недолгим, но ему нужно было спешить.

«Прошу тебя, постарайся как можно быстрее, – сказала ему Сатен, – сбегай на фабрику и позови моего мужа». Она стояла в дверях дома и едва держалась на ногах.

Добежав до фабричных ворот, мальчишка обратился к охраннику: «Мне нужно срочно поговорить с Серопом Газаряном!» Сероп вышел во двор и увидел Саака, сидевшего под оливковым деревом. Мальчик вскочил и побежал ему навстречу. «Господин Сероп, твоей жене плохо…» – пытался он перекричать шум работающих станков.

– Плохо?

– Да. – И мальчик сделал широкий жест руками на уровне живота. Из смущения и уважения он ни за что не заговорил бы открыто о родах и схватках беременной женщины.

Сероп бросился к воротам, но охранник задержал его и заставил снять белые перчатки, которые рабочие надевали, чтобы не запачкать белоснежные нити.

Отодвинув тяжелую портьеру, заменявшую в доме дверь, он нашел Сатен стоящей на четвереньках на кровати, сжимающей живот и стонущей от боли.

– Любимая… – прошептал он, наклонившись над ней.

Сатен была нагая, лишь накрыта простыней. На дворе был ноябрь, но осень в этом году стояла на редкость теплая. Молодая женщина попыталась улыбнуться.

– Я позвала тебя, потому что мне очень больно, – прошептала она, ласково погладив лицо мужа. На запястье звякнули золотые браслеты Розакур. Старая женщина скоропостижно скончалась несколькими месяцами ранее. С тех пор Сатен носила ее бурма не снимая.

– Я позову Луссиа-дуду? Ты думаешь, уже пора? – спросил Сероп, глядя на ее живот, который, казалось, вот-вот взорвется. Потом он заметил швейную машинку на столе, а рядом и на полу заготовки. – Зачем ты настояла, чтобы шить одной? Я же просил тебя не делать этого!

Сатен захрипела и упала на кровать. Сероп заметил, что простыни испачканы чем-то желтоватым, и, прикоснувшись к ним, почувствовал, что они еще теплые и влажные. Он выпрямился, не в силах скрыть испуг.

– Я сейчас, – сказал он и бросился к выходу.

Его сердце билось где-то в висках, в глазах стоял туман, он свернул направо и пошел быстрым шагом. Лагерь, в котором он провел большую часть жизни, показался ему теперь враждебным и холодным. Он быстро прошел мимо мальчишек, среди которых был и Саак, пинавших клубок шерсти, торопливо поприветствовал старого Легоса, удобно устроившегося в кресле и курящего свой наргиле́[9], отвернулся от старухи Фитиль, которая уже приподнялась со своей табуретки и раскрыла рот с застрявшей между зубов семечкой с намерением учинить ему очередной допрос.

Наконец он побежал, низко опустив голову, глядя на свои башмаки, которые носил уже много лет и продолжал латать. «Ты станешь отцом», – звучал в его голове голос, постепенно переходя от жалобного к кричащему. Его переполняли противоречивые чувства. Мысль о том, что у него будет сын, всегда радовала его, но теперь, когда ребенок должен был появиться на свет, страх и сомнения, справится ли он с этой непростой ролью, сковывали его.

Иногда он задумывался, по любви ли он женился или ему только казалось, что это любовь. Он попросил руки прекрасной Сатен, не будучи уверенным, что Розакур выдаст ее за него, необразованного бедняка, рано оставшегося сиротой, без проектов на будущее, да и без самого будущего. И он был удивлен, когда старая женщина встала и поздравила его и Луссиа-дуду, соседку, с которой он пришел.

Они поженились несколько месяцев спустя в церкви Ая-Варвары по армянскому обряду. Венчал их священник из церкви Сурб Акоп, приехавший специально по этому случаю из большой армянской общины Пирея[10]. На доллары, которые прислала Мириам, Сероп купил пару обручальных колец из червонного золота и внутри попросил выгравировать две буквы и дату: С. С. 1935.