Книга Скользкая рыба детства - Валерий Петков

Тут-то мне и попалось: «Анкерный механизм (анкер) состоит из анкерного колеса, вилки и баланса (двойного маятника) – это часть часового механизма, преобразующая энергию главной (заводной) пружины в импульсы…»

Проще говоря, схема такая: ствол, подающее устройство, магазин с патронами-желудями. Лента – плотная ткань, простроченная с двух сторон, в пазы вставлены жёлуди, механизм выталкивает их поочерёдно в ствол.

Можно было покопаться у деда в гараже в старых железках – там запросто мог обнаружиться ствол и всё необходимое. В крайнем случае, выручит сосед из дома напротив, старьёвщик Семён.

Семён был человеком необычным и странным. Во-первых, необычной была его профессия, в которой не было ничего героического, когда все вокруг занимались освоением космического пространства. Во-вторых, странным был он сам, внешне похожий на Герасима, вернувшегося после вынужденного злодейства над утопленной Муму: чёрный, бородатый, бельмастый на правый глаз и громадный. Руки большие, зубы редкие, молока попьёт – сразу спичку в зубы, а если иногда и заговорит, то по-доброму мыча или предупредительно порыкивая, если очень расстроится. Родом он был из деревеньки со странным названием – Хлебари. Не хлеборобы и не прихлебатели, но и не хлеборезы, получается.

Собирал он старые тряпки, кости, железяки, свинцовые пластины от аккумуляторов, ненужную проволоку. Принимал даже кривые и помятые гвозди, вынутые со скрежетом гвоздодёром из досок, всякую мелочь – в общем, всё то, что дома оказалось не нужным.

Дом у него был угловой, добротный, стены двойные, для утепления просыпанные мелкой изгарью. Двор казался большим. Но главной достопримечательностью была конюшня – с яслями, свежим, душистым сеном и первейшим для нас чудом, смирным коньком Соколиком, на котором Семён выезжал собирать своё барахло или вывозить его на неведомую нам «базу».

Конь был почти белым, местами покрытым тёмными пятнами, глаза – цвета спелой терновой ягоды, зеркально-матовые. Если всмотреться, можно было увидеть себя, будто в кривом зеркале. Мы любовались и восторгались конём, приносили хлебные горбушки с солью, чтобы потом погладить бархатный на ощупь бок.

– Чубарая масть, – говорил довольный Семён.

Я думал, масть так называется из-за того, что грива, хвост и чуб у конька были темнее.

Семён молча, неторопливо обихаживал коня, что-то выговаривал ему. Тот прядал ушами, будто стряхивал с них невидимое другим, но был послушным, справным, ржал под настроение и откладывал душистые «яблоки» где вздумается. Почему-то пахли они приятно – возможно, из-за сена.

Двор был пуст, свободен от всякой зелени, утрамбован многими ногами, обнесён высоким забором. В углу – навес, под ним было разложено кучками всё то, что мы сносили сюда и отдавали хозяину за копейки на кино и мороженое. А ещё – пистоны ленточные и штучные, для совсем мелких – свистульки расписные, «уйди-уйди», издающие ужасные и потешные вопли из тонкой трубочки, чудо-калейдоскоп – труба, похожая на подзорную, но с цветными стекляшками. Её надо было просто приложить одним концом к глазу и немного повращать. Ну и прочая мелочь, что по теперешним понятиям ерунда, а тогда – настоящие сокровища, хранившиеся в большом фанерном чемодане, разложенные по отделениям.

Но самое главное – рыболовная леска и крючки. Это всегда было в цене.

Пацаны были основными поставщиками Семёна. Но если они притаскивали с автобазы неподалёку замасленные запчасти или им удавалось тайком уволочь что-то с завода гидравлических прессов, он страшно и страстно, впадая в косноязычие, выговаривал добытчикам и требовал снести обратно. Мог и подзатыльник выписать – легонько и не зло.

Самым примечательным, ужасным и таинственным для нас было то, что Семён оказался верующим! Конечно, он не стучал себя в грудь кулачищем, не кричал об этом, но все свои знали. Спросить напрямую мы побаивались.

Семён соблюдал посты, регулярно посещал церковь, где был старостой, – странная и нелепая, применительно к нему, должность. Я скорее поверил бы, что он играет в народном театре ремонтного завода Карабаса-Барабаса в весёлой постановке «Буратино».

Он приходил к нам в гости после Великого поста, всенощного бдения, освящения куличей в храме. Уже в лёгком подпитии, был он весел, странно смеялся. Громоздкий, занимал половину кухни, – в валенках до колен, самодельных галошах из автомобильных камер, в тулупе и малахае, с сизым от холода лицом.

Весна в наши края не спешит.

Иногда он вдруг начинал страшно материться непонятными словами, впрочем, делая это всегда виртуозно и тогда, когда не было поблизости детей.

Мама угощала его холодцом с горчицей и тихо укоряла:

– Что же ты – из церкви, а матюгаешься…

– Зря я, что ли, десятину снёс в храм, поклоны бил, куличи оставил батюшке, каялся, слезьми изошёл, взопрел-избанился, даже спина досель не высохла!..

– Ты же верующий, Семён, а сквернословишь!

– Сегодня день такой… Я-то верующий, но я не фанатик… Принимающий веру не по вере – тот фанатик, а истинно верующий – он противоречив и склонен к ошибкам. А ведь и покаяться вовремя – какая это сла-адость! – зажмуривался он. – Вы того даже понять не можете! Я после соборования и сам могу грехи отпускать, а не делаю этого, рано ещё. Как только мне шепнут оттуда, – он показывал чёрным, кривым пальцем в потолок, лицо светлело, – так и сподоблюсь! Прости, Господи!

Мне становилось страшно от его убеждённого тона, и я замирал, сидя в соседней комнате, пугался, не представляя, что там, наверху, что-то ещё может быть, кроме атмосферы, облаков и космоса.

– Не слушайте вы его, – поправляла дымчатую пуховую шаль Катя, жена Семёна, женщина миловидная, по-своему красивая. Мне было невдомёк, чем ей пришёлся по душе такой страхолюдина. – Он же блаженный, разве не видно! – извинялась она.

– Блаженны нищие духом! Ибо они наследуют царствие небесное! Это значит, что я свою гордыню должен выкорчевать во благо другим людям. Да всё едино, ничё ты не поймёшь, голова бабья! Айда, матушка моя, разговляться, семь недель света белого не видел!

Запах ещё долго оставался в доме – снега, прелой шерсти, овчины, дымного костра. И лёгкого перегара. Все они уживались, не противоречили друг другу и настроения не портили.

Между прочим, возможно, именно сочетание веры и такой вот… профессии было причиной снисходительного к нему отношения со стороны строгих надзирающих органов – что с него взять, блаженного.

С помощью его закромов и была у меня надежда создать вожделенный РПЖ. Как-то сразу подумалось, что нужного качества ствол я у деда точно не найду. Он должен быть достаточно длинным, от этого зависела дальность и точность стрельбы, и гладким, конечно. И не нарезным. В этом я уже тоже начал разбираться.

Я поговорил с Семёном, не раскрывая план и проект. Сказал, что труба нужна для телевизионной антенны на крышу – мол, та, что есть, она низковатая, слабый приём сигнала. Он всё обещал, сулил, тянул, несколько раз уточнял сечение, толщину стенки, но не спешил, не спросив даже, почему с этой просьбой пришёл я, а не отец.