Книга Глоток свободы - Анна Гавальда

Все сделанные нами глупости, и угрызения совести, и мыльные пузыри, которые мы пускали на похоронах крестного Лолы…

Все наши неудачные любовные романы, разорванные письма, друзья, которым всегда можно позвонить. И знаменательные ночи, и эта мания всегда все переставлять и перекладывать с места на место. И тот незнакомец или незнакомка, кого мы завтра ненароком толкнем на бегу, догоняя автобус, который нас не дождется.

Все это и еще много чего другого.

Вполне достаточно, чтобы не погубить свою душу.

Вполне достаточно, чтобы не вступать в перепалки с идиотами.

Да пусть они все сдохнут!

Впрочем, они и так сдохнут.

Они сдохнут сами, без нашей помощи, пока мы будем сидеть в кино.

Вот чем утешаешь себя, вспоминая тот день, когда мы промолчали и не полезли в драку.

И нужно помнить еще одно: во всем этом - в нашем внешнем безразличии, в нашей сдержанности, а также в слабости - есть доля вины наших родителей.

Доля вины - и доля заслуги.

Потому что это они приобщили нас к музыке и книгам. Это они рассказывали нам о других вещах и заставляли смотреть на мир по-другому. С большей высоты, с большего расстояния. Но именно они забыли дать нам главное - уверенность в себе. Им казалось, что это придет само собой. Что мы вполне готовы к взрослой жизни, а их похвалы только навредят этой уверенности.

Увы, это была ошибка.

Уверенность к нам так и не пришла.

И вот результат - благородные слабаки. Безголосые перед агрессивными обывателями, которые плевать хотели на наши высокие устремления и от которых порой начинает тошнить.

Может, от переизбытка сладкого крема…

Помню, как однажды мы всей семьей приехали на пляж в окрестностях Оссгора, - а нам крайне редко случалось выбираться куда-либо всем вместе, ибо Семья, именно с большой буквы «С», никогда не была для нас таковой в полном смысле этого слова; и вдруг наш Старик (папа категорически не желал, чтобы его величали Папой, и, когда посторонние удивлялись, мы говорили, что это, мол, из-за мая шестьдесят восьмого. Такое объяснение нам страшно нравилось - «май 68-го» звучало как тайный код, это было все равно что сказать: «Он прилетел с планеты Зорг»), так вот, наш Старик вдруг оторвался от книги, поднял голову и спросил:

- Дети, вы видите этот пляж?

(Как вам нравится - назвать пляжем Серебряный берег![18])

- А известно ли вам, какое место вы занимаете во Вселенной?

(Еще бы не знать! Несчастные лишенцы, которым даже не разрешают есть мороженое на берегу!)

- Вы все, вместе взятые, не больше одной песчинки. Вот этой вот крошечной песчинки. И ничего более.

И мы ему поверили. Что ж, тем хуже для нас.

- Чем это пахнет? - с тревогой спрашивает Карина.

А я как раз обмазываю себе ноги снадобьем мадам Рашид.

- Господи, что… что это за отрава?

- Понятия не имею. Наверное, мед или жженый сахар, смешанный с воском и пряностями…

- Какой ужас! Вот уж мерзость так мерзость! И ты занимаешься этим здесь, в машине?!

- А куда деваться? Не ехать же на свадьбу с волосатыми ногами. Еще примут за снежного человека.

Моя невестка с тяжким вздохом откидывается назад.

- Только, пожалуйста, не испачкай сиденье… Симон, выключи кондишн, я открою у себя окно.

- …Выключи, пожалуйста, - добавляю я сквозь зубы.

Мадам Рашид завернула мне этот «рахат-лукум» во влажную тряпочку. «Ти пириходи к меня следущи раз. Пириходи к меня, я тибе что-то и сделаю. И сделаю такой хороший вещь с твой садик лубви. Ти будешь видеть, какой он будет, твой мущин, когда я тибе убирать все оттуда, он будет тибе лубить как безумии, и сделает для тибе все что ни попроси», - заверила она, хитро мне подмигнув.

Я улыбалась, вспоминая ее слова. Но не слишком радостно. Потому что ухитрилась-таки посадить пятно на подлокотник своего кресла и теперь пыталась незаметно стереть его клинексами. Черт бы меня подрал!

- Ты что же, намерена и переодеваться прямо в машине?

- Нет, мы остановимся где-нибудь не доезжая… Правда, Симон? Ты найдешь для меня укромное местечко?

- Там, где пахнет лесными орешками?

- Вот-вот, вся надежда на тебя!

- А Лола? - спрашивает Карина.

- Что «Лола»?

- Она приедет?

- Не знаю.

Карина даже подпрыгивает от возмущения.

- Как это ты не знаешь?

- Да вот так, не знаю.

- Это просто невероятно!.. С вами никогда ничего не известно. Вечно одно и то же - эта непобедимая артистическая расхлябанность. Неужели так трудно быть серьезными, хотя бы время от времени?! Хоть чуточку?!

- Вчера я говорила с ней по телефону, - сухо ответила я. - Она была не совсем в форме и еще не знала, поедет или нет.

- Ты меня удивляешь!..

Ух, как я ненавидела этот противный снисходительный тон…

- И что же тебя удивляет? - спросила я сквозь зубы.

- О-ля-ля! Да ничего. С вами меня уже ничего не удивляет! И вообще, если Лола не в форме, это отчасти и ее вина. Она ведь этого хотела, разве нет? У нее просто талант попадать в самые невозможные ситуации. Даже представить себе не могу…

В зеркальце заднего вида отразились нахмуренные брови Симона.

- В общем, если хочешь знать мое мнение, я могу сказать только одно…

Да, точно. Ты можешь сказать только одно…

- Проблема Ло в том…

- Стоп! - взорвалась я в самой середине ее фразы. - Стоп! Я жутко не выспалась, давай отложим это на потом.

Карина приняла свой привычный оскорбленный вид:

- Ну, так я и знала, в этой семье мне никогда не дадут слова сказать. Стоит сделать самое невинное замечание по поводу одного из вас, как трое других приставляют мне нож к горлу… Это просто смешно, наконец!

Симон пытался перехватить мой взгляд.

- Я вижу, ты хихикаешь над моими словами? Вы оба хихикаете надо мной! Да уж, нечего сказать - взрослые люди, а ведете себя как малые дети. Я, кажется, имею право на собственное мнение… или уже нет? Поскольку вы никого не желаете слушать, вам никто не может ничего сказать, а поскольку никто не может вам ничего сказать, вы так и остаетесь неприкосновенными. И никогда не считаете себя виноватыми. Но я-то сейчас выскажу вам все, что об этом думаю…

(Да плевать нам с высокого дерева на тебя и на то, что ты думаешь, моя милая!)