Книга Крестьянство России в Гражданской войне. К вопросу об истоках сталинизма - Виктор Кондрашин

Немало интересной информации об аграрном движении в Самарской губернии в 1917–1918 гг. содержится в публикациях и воспоминаниях одного из видных деятелей Комуча П.Д. Климушкина{45}. Он объяснил нежелание крестьян воевать против большевиков их усталостью от войны, страхом перед перспективой восстановления прежних порядков, насаждаемых в деревне бесчинствующими и не подчиняющимися власти Комуча монархически настроенными офицерами Народной армии{46}.

В воспоминаниях другого деятеля Комуча — Г. Лелевича (Л. Могилевского) сообщается о поддержке крестьянами Самарской губернии на начальном этапе мятежа чехословаков и образованного с их помощью правительства: об организации крестьянских эсеровских дружин, снабжении продовольствием чехословацких войск и т. д.{47}

К истории взаимоотношений Комуча и крестьянства обращается в своей книге еще один его деятель, впоследствии видный сталинский дипломат И.М. Майский. Именно благодаря ему в советской историографии применительно к Самарскому Комучу утвердился термин «демократическая контрреволюция»{48}. По его наблюдениям, крестьянство не проявило «особой активности» в поддержке Комуча в силу своей архаичной натуры. «Крестьянин по натуре архаичен, — писал Майский. — Он большой индивидуалист и очень не любит, когда кто-нибудь вмешивается в его дела, особенно когда кто-нибудь пытается наложить руку на его хозяйство»{49}. Майский констатирует, что деревня, «забывши про политику, целиком погрузилась в свои хозяйственные дела». Крестьяне были довольны, что никто их не тревожит и, на первый взгляд, могло казаться, что они «глубоко сочувствуют власти Комитета». Однако это было не так. Ситуация изменилась, как только Комуч начал мобилизацию крестьян в Народную армию, т. е. попытался заставить крестьян выполнять государственные повинности. Вместо поддержки Комуч получил крестьянское противодействие, вплоть до открытого сопротивления{50}.

В вышедших за рубежом публикациях бывших членов партии эсеров, игравших видную роль в политических событиях периода революции и Гражданской войны, затрагивается вопрос о причастности партии эсеров к крестьянским восстаниям против большевистской власти. Именно в этом их обвиняли большевики. Из содержания работ видно, что эсеры не признавали инкриминируемой им роли организаторов и руководителей крупнейших крестьянских восстаний в Советской России в 1918–1921 гг. Об этом свидетельствуют опубликованные в Париже в 1920 г. материалы IX съезда партии, в которых прямо говорится о прекращении вооруженной борьбы против большевиков в связи с угрозой белой контрреволюции, ставшей реальностью летом 1919 г.{51}

Об этом можно судить и по информации о положении в Советской России, которую публиковали в своих изданиях зарубежные центры партии эсеров. В подавляющем большинстве случаев она была недостоверной или сильно искажающей реальные события. Например, издававшийся в Праге журнал эсеров «Революционная Россия» сообщал, что при разгроме «вилочного восстания» в Поволжье в феврале-марте 1920 г. только в одном Мензелинском уезде было расстреляно и арестовано до 20 тысяч человек, преимущественно мужчин. Нечто подобное писали они и о ликвидации мятежа Сапожкова{52}.

Как «незаметную» в организации крестьянского протеста против власти большевиков в годы Гражданской войны охарактеризовал роль эсеров В. Гуревич, еще один видный деятель этой партии, в статье, специально посвященной анализу крестьянского движения в России в указанный период. Он подчеркивал стихийность крестьянского движения, выступавшего то против красных, то против белых{53}.

Не нашла подтверждения версия о причастности эсеров к организации крестьянского движения и в мемуарах одного из бывших руководителей чехословацкого мятежа в Поволжье — генерала Чечека{54}.

Печатные издания белой эмиграции, так же как и эсеровские издания, помещали на своих страницах весьма далекие от действительности сведения о крестьянском движении в Советской России. Например, редактор известной белоэмигрантской газеты «Общее дело» В.Л. Бурцев опубликовал 20 октября 1921 г. совершенно абсурдное сообщение собкора о том, что Казань будто бы взята восставшими крестьянами, во главе с бывшими генералами и офицерами царской службы, что гарнизон Красной армии примкнул к восставшим, в числе которых находятся казаки, татары и киргизы{55}.

Таким образом, первый этап исследования проблемы можно назвать временем, когда тема разрабатывалась как бы «по горячим следам». Авторами статей и монографий были непосредственные участники событий и их очевидцы — как с одной, так и с другой стороны. На публикациях этого периода лежит печать Гражданской войны, они словно опалены ее дыханием. Отсюда бескомпромиссность оценок, обусловленных в первую очередь итогами войны, и только затем — политическими и идеологическими позициями авторов. В советской историографии на этом этапе утверждается следующая терминология применительно к крестьянскому антибольшевистскому движению: банды, «черная армия», антисоветское крестьянское движение, контрреволюция, кулацкие мятежи, кулацкие восстания, эсеро-кулацкая контрреволюция и т. д. В то же время в эмигрантской литературе речь идет о «крестьянском движении», «аграрном движении» и т. п.

Второй этап изучения проблемы охватывает 1930–1950-е гг. Этот период ознаменовался утверждением в Советской России сталинского тоталитарного бюрократического режима, поставившего историческую науку, как и все другие сферы общественной жизни, в жестко ограниченные идеологические рамки. Методологической основой всех исследований по отечественной истории становится «Краткий курс Истории ВКП(б)», согласно которому в годы Гражданской войны существовал нерушимый союз пролетариата и трудового крестьянства при руководящей роли большевистской партии{56}. Тематика крестьянских восстаний 1918–1921 гг. оказалась фактически закрытой. Она затрагивалась лишь в связи с другими проблемами Гражданской войны. В своих многочисленных работах советские историки повторяли стереотипы тридцатых годов о подготовленности крестьянских восстаний контрреволюционными силами (белыми, партией эсеров, «буржуазными националистами»), их кулацком характере.

В полной мере это коснулось и исследований, посвященных поволжскому крестьянству. Из общей массы работ по истории Гражданской войны в Поволжье в указанный период была опубликована лишь одна, специально посвященная крестьянскому движению, — Р.А. Таубина о восстании Сапожкова{57}. В этой статье автор занимает резко отрицательную позицию по отношению к Сапожкову и повстанцам. Он голословно заявляет, что А.В. Сапожков никогда не был революционером. Без ссылки на конкретные источники утверждает, что Сапожков проводил массовые порки и изнасилования, создал из деклассированных элементов преданную лично ему «черную сотню», беспробудно пьянствовал. Вину за мятеж Р.А. Таубин бездоказательно возложил на кулачество и его агентов — эсеров{58}. Подобную линию он проводил и в других своих публикациях{59}. Однако в работах Р.А. Таубина содержится немало достоверных сведений о ходе самого восстания.