Книга Утренняя звезда - Пирс Браун

– Уважаемые гости! – откашлявшись, произносит он. – Разрешите представить вам узника Эл семнадцать Эл шестьдесят три шестьдесят три!

Проступают его черты, ангельские и дьявольские одновременно.

Я вижу другого человека!

Я знаю, что больше не одинок!

Но потом я вспоминаю, что он со мной сделал, и душа разрывается на части.

Начинаю различать другие голоса, оглушительно громкие. Я скорчился на холодном камне, но мои ощущения этим не исчерпываются. Ко мне прикасается что-то естественно мягкое и ласковое. Тьма убеждала меня в том, что я больше никогда не почувствую ничего подобного: в открытое окно неспешно, плавным потоком влетает ветер, осыпая мою изголодавшуюся кожу поцелуями. Зимний ветер уносит с собой болотный запах моего покрытого грязью тела, и мне вдруг кажется, что где-то далеко отсюда между заснеженными деревьями бегает ребенок. Он гладит стволы и иголки сосен, в волосах застревает смола. Картинка похожа на воспоминание, которого у меня никогда не было, но мне очень бы этого хотелось. Больше всего на свете я желал бы такой жизни. Такого сына.

Я плачу. Не столько о себе, сколько о мальчике, которому кажется, что он живет в мире, исполненном добра, в мире, где мать и отец охраняют его, большие и могучие, словно горы. Я плачу о потерянной невинности. Увы, у меня нет такого прошлого, и я понимаю, что мое освобождение – лишь очередной трюк. Шакал никогда ничего не дает, только забирает. Совсем скоро свет превратится в воспоминание и я вернусь в объятия тьмы. Крепко зажмурившись, я слушаю, как кровь с моего лица капает на камень, и жду очередного удара.

– Черт побери, Августус! Неужели это было так необходимо? От него несет мертвечиной! – мурлычет кошка-убийца.

Я сразу узнаю хриплый голос, немного смягченный певучими интонациями – они неизбежно появляются у тех, кто подолгу живет на Луне и вращается в придворных кругах на Палатине, где никого ничем не удивишь.

– Ферментированный пот и мертвый эпидермис под магнитными кандалами. Обрати внимание на желтоватую корку на его предплечьях, Айя, – говорит Шакал. – Однако он в относительно добром здравии и готов послужить твоим ваятелям. Учитывая обстоятельства, он еще вполне себе!

– Ты знаешь этого человека лучше, чем я, – произносит Айя, обращаясь к кому-то другому. – Это действительно он? Или самозванец?

– Ты сомневаешься в моих словах? – спрашивает Шакал. – Боже, Айя, ты меня обижаешь!

– Перестаньте, лорд-губернатор! Обидеть можно только тех, у кого есть сердце, а у вас, несмотря на все таланты, данный орган, к сожалению, отсутствует.

– Ты чересчур добра ко мне, Айя.

Я морщусь, чувствуя чье-то приближение. Сидящие за столом кашляют. Ложки звенят о чашки. Мне хочется заткнуть уши. Слишком много звуков. Слишком много информации.

– Теперь и правда заметно, что он алый, – произносит холодный, надменный женский голос с северномарсианским акцентом, более жестким, чем у жителей Луны.

– Ты совершенно права, Антония! – отзывается Шакал. – Мне было очень любопытно наблюдать за его трансформацией. Носитель генотипа ауреев никогда не опустился бы до уровня существа, которое сейчас перед нами. Ты знаешь, перед тем как я заточил его в каменную темницу, он стал просить меня убить его! Умолял со слезами на глазах! Ирония судьбы состоит в том, что он мог в любой момент покончить с собой, но не сделал этого, ведь в каком-то смысле в этой дыре он почувствовал себя как дома. Дело в том, что алые давным-давно адаптировались к жизни в темноте, словно черви! У этих ржавых нет такого понятия, как гордость! Там, внизу, он чувствовал себя на своем месте! Там, а не среди нас!

И вот теперь во мне просыпается ненависть.

Открываю глаза, чтобы они поняли: я вижу их. Слышу, о чем они говорят. Но смотрю в первую очередь не на врага, а на зимний пейзаж за спинами золотых. Шесть из семи горных пиков Аттики сияют в лучах утренней зари. Здания из металла и стекла четкими силуэтами выделяются на фоне заснеженных гор, уходя высоко в голубое небо. Пики соединяются между собой мостами. Падает снег. При моей нынешней близорукости пейзаж кажется мне расплывчатым миражом.

– Дэрроу? – окликает меня знакомый голос.

Медленно повернув голову, замечаю на краю стола мозолистую руку и тут же отшатываюсь, ожидая удара. Но аурей не собирается бить меня, несмотря на то что на среднем пальце блестит кольцо с золотым орлом Беллона – семьи, которую я уничтожил. Вижу изготовленный ваятелем Занзибаром биопротез вместо руки, которой Кассий лишился во время нашей последней дуэли на Луне. На пальцах биопротеза красуются два кольца братства Марса, украшенные волчьими головами, – одно его, другое когда-то принадлежало мне. За каждое из этих колец кто-то из молодых ауреев поплатился жизнью во время Пробы.

– Ты узнаешь меня? – спрашивает он.

Приподнимаю голову, чтобы посмотреть на него. Я полностью раздавлен, а вот Кассия Беллона не меняют ни война, ни время. Он еще более красив, чем я помню, от него исходит поразительная жизненная сила. Кассий выше двух метров, на нем белые с золотом одежды Рыцаря Зари, его вьющиеся волосы сверкают, словно метеоритный дождь. Лицо гладко выбрито, нос слегка искривлен после недавнего перелома. Встретившись с ним взглядом, я едва сдерживаю рыдания. Он смотрит на меня с грустью, чуть ли не с нежностью. Какое же жалкое зрелище я собой представляю, если даже человек, которому я нанес смертельную обиду, так глядит на меня!

– Кассий, – шепчу я просто для того, чтобы произнести вслух его имя, чтобы поговорить с другим человеком, чтобы быть услышанным.

– Что скажешь? – спрашивает Айя Гримус из-за плеча Кассия.

Самая жестокая фурия верховной правительницы носит те же доспехи, в которых я впервые увидел ее при нашей первой встрече на башнях цитадели Луны. В ту ночь Мустанг спасла меня, а Айя до смерти избила Куинн. Доспехи потертые, видно, что они не раз побывали в битве. Ненависть сменяется страхом, и я снова отвожу взгляд от темнокожей воительницы.

– По крайней мере, он жив, – тихо произносит Кассий. – Что ты с ним сделал? – поворачивается он к Шакалу. – Эти шрамы…

– Полагаю, все очевидно, – отвечает Адриус. – Я вернул Жнецу его истинное лицо.

Пытаясь понять, о чем он, я вынужден посмотреть на то, что находится ниже моей всклокоченной, отросшей бороды. Я – живой труп, бледный и тощий как скелет. Ребра торчат, натягивая кожу, тонкую, словно пенка на молоке. Колени выпирают на паучьих ногах. Ногти на них отросли и загнулись. Все мое тело испещрено шрамами от пыток Шакала. Мышцы практически атрофировались. Трубки, поддерживавшие мое существование во время заточения, торчат из живота – черные извивающиеся шланги, которыми я до сих пор прикован к полу камеры.

– Сколько времени он провел там? – спрашивает Кассий.

– Три месяца допросов, затем девять месяцев в одиночке.

– Девять?!

– Разумеется, неспроста. Даже на войне не стоит забывать о том, какой силой обладают метафоры. Мы же не дикари, правда, Беллона?