Книга Девушка, больница, ночь - Марк Фурман

С минуту Левашов задумчиво смотрел ему вслед, потом, обогнув здание, вышел на дорогу. Оглянулся, почти во всех окнах горел свет. Кто-то вернулся с работы, кто-то собирался на дежурство. Пожалуй, вечером тут наиболее оживленно. Одним словом, медицинское общежитие.

Виталий взглянул на часы, ровно пять. До срока, назначенного Бережным, остается около часа. Тут он вспомнил о просьбе матери насчет хлеба и молока. Гастроном находился рядом. В очереди у кассы он заметил знакомую медсестру из реанимации. Перебросившись несколькими фразами, пристроился к ней, продолжая оживленно разговаривать. Очередь не роптала. Ведь разговоры шли все о больных да лекарствах. Не прошло и пяти минут, как он вышел из магазина. Дипломат заметно потяжелел.

Теперь надо хватать «мотор». Ему и тут повезло. Со стороны парка показался зеленый огонек. Виталий поднял руку, машина, резко затормозив, остановилась.

— Куда? — Водитель, крепко сбитый белобрысый парень, чуть приоткрыл дверцу. Ясное дело — спешит. Назови точный адрес — вряд ли поедет. Но у него времени тоже в обрез. Придется схитрить.

— До центра, — неопределенно бросил Виталий, взявшись за холодную мокрую ручку.

— Другое дело. — Таксист смилостивился, шире открыл дверь.

В машине было тепло. Из приемника звучала тихая мелодия. Левашов откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза. Он попытался расслабиться, что проделывал иногда по несколько раз в день. Сейчас отработанный аутотренинг почему-то не получался.

…Наверное, он напрасно зашел к Саркисову, почти два потерянных часа. Поначалу, однако, все складывалось отлично. Борис быстро приготовил кофе, достал кассету с песнями Высоцкого. Они вспомнили своих однокурсников, многие за три неполных года успели перебраться в город. Саркисов оказался более информирован: все-таки общежитие есть общежитие, тут не только известный демократизм в быту, но и широта знакомств, самая свежая информация. Не один из молодых врачей, оставив квартиру на селе, оплачиваемую, со всеми удобствами, вернулся в город, туда, где легче работать и зарабатывать. В общежитии с жильем было плохо, одиноких ребят и девчат расселяли по три — четыре человека в комнате, да и семейные не пользовались особыми благами.

Потом опять заварили кофе, закурили. Тут и появилась Елена. Она вошла с мороза в темной шубке, припорошенной мокрым снегом. Пока Борис вертелся около жены, стряхивая снег с шапки и шубы, она подошла к батарее, зябко повела высокими мальчишескими плечами.

— Вот уж кого не ожидала увидеть!

— Забрел на кофеек, — отшутился Виталий. — Отличный кофе твой муж готовит.

— Научился, пожалуй, и я не откажусь. У вас хоть глоток остался, ребята?

Пока Елена пила кофе, грея озябшие пальцы о теплое стекло, в комнате воцарилось молчание. Неловкая тишина, какая возникает порой, когда в компании двоих внезапно появляется третий, даже хорошо знакомый человек. Виталий первым нарушил молчание, рассказав новый анекдот. Хозяйка натянуто посмеялась. Вскоре он начал прощаться…

Когда-то, с первого по четвертый курс, Елена и Левашов учились в одной группе. Потом студентов разделили пополам, начались бесконечные хождения по клиникам и больницам. Так в мединститутах делается всегда: не вести же ассистенту по терапии или хирургии всю группу в двадцать пять человек — в тесную палату на четырех больных.

На третьем курсе, когда началась пропедевтика внутренних болезней, Виталию и Бреславской (девичья фамилия Елены) поручили вместе обследовать сложную больную. Левашов до сих пор помнит ее — Ляна Мунтян. Девушка молдаванка, бледная, с усталыми глазами, с детства страдала ревматизмом, ее готовили к операции на сердце. Лечение Мунтян они с Леной обсуждали совместно. За несколько дней исследовали ее с головы до ног: выслушивали, выстукивали, ощупывали, назначили все необходимые анализы. Наверное, не было ни одного участка тела, ни одного важного органа, которые ускользнули бы от их внимания.

К концу недели они с Еленой доложили о результатах обследования Мунтян куратору их группы доценту Синявину. Подтянутый и моложавый Синявин, в которого тайно были влюблены все без исключения студентки младших курсов, весьма ценил в терапии умение выслушивать больного. «Чуткое ухо, голубчик», — эти слова звучали в его устах наилучшим комплиментом. «Диагноз больного, страдающего заболеванием сердца, в ваших ушах. Не ленитесь, тренируйте слух», — внушал он будущим врачам.

Стетоскопы Синявин терпел, но относился к ним снисходительно, предпочитая пользоваться потемневшей от времени коричневатой из ореха деревянной трубкой, выглядевшей на фоне современных достижений медицины редким анахронизмом. Иногда, впрочем, доцент не прибегал даже к помощи раритетной трубки, не стесняясь прижимать розоватое аристократическое ухо к груди больного.

Слух у Левашова, похоже, был отличный. На третий день он выслушал в проекции аортального клапана Мунтян, несколько справа от грудины, едва уловимый шелестящий шум, напоминающий шорох опавших листьев в осеннем саду. Потом он несколько раз прикладывал стетоскоп к этому месту. Шум не исчезал, иногда становился слышнее, словно докладывал: я здесь, постоянно, всегда. И это стало маленькой тайной Виталия.

На зачете Елена и он разделили функции: Бреславская докладывала результаты осмотра и анализов Мунтян, Виталий — предполагаемый план лечения. Синявин, окруженный студентами, выслушал их, потом извлек из кармана халата знаменитую ореховую трубку. Тут-то Левашов и блеснул. Он вежливо попросил у доцента прибор и, склонив голову набок, прижал его к груди девушки. Через несколько секунд выпрямился и произнес:

— Систолический шум справа, Виктор Федорович, похоже на поражение клапанов аорты.

Синявин удивленно поднял брови, потом сам стал слушать больную и, наконец, подтвердил мнение студента. Следующим утром на клиническом разборе, в присутствии заведующего кафедрой, он особо отметил Левашова. Однако маленький триумф Виталия не прошел мимо внимания товарищей.

— Что ж ты Ленке ничего не сказал о шуме? — коротко и зло бросила ему в раздевалке староста группы Зоя Собко. — Тоже мне, кандидат на «Золотой стетоскоп» выискался («Золотой стетоскоп» — одна из высших международных премий по терапии). С той поры его и прозвали «Стетоскопом».

А Бреславская стала избегать Виталия, хотя до этого дня относилась к нему с явной симпатией. Вместе больных они уже не вели. Потом на летней практике в Арзамасе он, увидев, как тонкая стремительная Елена играет в волейбол, гасит мяч над сеткой почти по-мужски — резко и сильно попытался ухаживать за девушкой, но она его сразу отшила. Давно это было…

За окном мелькнул заснеженный голубоватый купол цирка. Левашов взглянул на табличку, закрепленную на приборном щитке, усмехнулся:

— О, Николай Николаевич, мы с вами, оказывается, однофамильцы. Я ведь тоже Левашов.

— Бывает, — белобрысый, не отрывая рук от баранки, взглянул на Виталия. — Довольно распространенная фамилия. У нас в таксопарке двое Левашовых работают. Не ваши родственники?