Книга Убью кого хочу - Алексей Тарновицкий

– Сама виновата! – парировала эта нахалка. – Нечего чужим умом жить! Своей головой нужно думать!

– Это, между прочим, наша общая голова, – напомнила я. – И высшая мера относится ко всем, в том числе, и к умным. Так что, будь добра, оставь эти сарказмы при себе. Скажи лучше, как отсюда выйти?

– Как, как… через окно, кверху каком, вот как. Тут ведь первый этаж, помнишь?

Что ж, это, пожалуй, идея…

Я забралась с ногами на диван, дошла до самого краешка и стала высматривать чистый кусок пола, куда можно было бы спрыгнуть. Задача оказалась непростой: из этого лысого гада-шутника натекло море разливанное. Я покосилась в его сторону. Шутник лежал, как упал, – на боку, только руки уже не прижимались к горлу, а были праздно сложены рядом, ладонь к ладони, словно лысый собрался поаплодировать моей находчивости. В открытых глазах мертвеца теперь не было видно ни похоти, ни бормотушного тумана, а только… – черт его знает что – наверно, удивление. Мертвым лысый Димыч казался куда симпатичней живого лысого Димыча.

– Ну вот, – сказала умная-я. – Еще пожалей его, дура. Поинтересуйся: как дела, Димыч? Уже не чешется там, где чесалось?

Я снова обратилась к изучению пола. Так. Чистого участка не просматривалось. Но если встать деду на спину, а оттуда перешагнуть на табурет, то можно добраться до ящика. А там уже рукой подать до двери в смежную комнату.

– А если он жив?

– Кто?

– Дед. Ты на него встанешь, а он вдруг ка-ак схватит… В фильмах ужасов всегда так: думаешь, он уже всё, а он…

– Ма-а-алчать! – прикрикнула умная-я. – Вперед, дура! Они участкового ждали, помнишь? Если сейчас придет участковый, что тогда будет?!

Ухватившись за боковой поручень, я вытянула ногу и попробовала деда на живость. Отрицательно. Я осторожно перенесла центр тяжести на вытянутую ногу, то есть на дедову спину… то есть на них обеих. Вот только бы он не вздумал сейчас скатиться с Серого… То-то мы тогда поваляемся вчетвером в этой чертовой луже… Ага… Теперь на табуретку… В три приема я добралась до смежной комнаты и глубоко вздохнула, прежде чем заглянуть туда. К тому времени я уже ощущала себя Раскольниковым, зарубившим трех старушек-процентщиц, и мне вдруг пришло в голову, что в смежной комнате тоже может обнаружиться какая-нибудь ни в чем не повинная Лизавета.

К счастью, комнатушка была пуста, если не считать грязного топчана и кучи тряпья в углу. Не теряя времени, я распахнула окно и выглянула наружу. Метра два от земли… не так уж и высоко… Комната выходила в соседний двор – точный двойник предыдущего, только без дохлого слона: здешние мусорные кучи тянули разве что на бегемотов. Вдоль этой, тыльной стороны дома тянулось тощее болотце, безуспешно притворяющееся газоном. Подоконники в «хрущобах» отсутствовали – очевидно, предполагалось, что они должны наступить одновременно с коммунизмом. Я вскарабкалась на нижний край оконной рамы, примерилась и прыгнула.

Спортсменка из меня та еще, но обошлось без особенных потерь. Болотце-газон благотворно смягчило падение – благотворно, но не совсем бескорыстно. В качестве платы за услугу оно предъявило претензии на мою обувь: при приземлении ноги ушли по щиколотку в топь, и на свет божий я их вытянула в одних колготках. Пока я возилась, переступая босиком в холодной грязи и пытаясь нащупать утонувшие туфли, сверху из окна послышался звонок. О, я сразу узнала этот неприятный, сверлящий, с вывертом звук. Кто-то звонил в дверь квартиры, которую я только что покинула, в буквальном смысле ступая по трупам поверженных врагов!

– Участковый! – в панике возопила я-умная. – Что ты там копаешься, дуреха?! Скорее, скорее!

Отчаяние подстегнуло меня, и пропавшие было туфли сами прыгнули в мои дрожащие руки. Не тратя драгоценных секунд на обувание, я выскочила на более-менее твердую почву и бросилась бежать. Я неслась, не разбирая дороги, по грязи, по размокшим газонам, по твердому растрескавшемуся асфальту, и снова по грязи, и снова по лужам. Куда угодно, лишь бы подальше от этого кошмара! Не знаю, сколько времени продолжался этот антилопий забег меж хрущобных зебр, монументальных помоек и слоновьих могильников. Знаю только, что в какой-то момент я споткнулась, растянулась во весь рост и, подняв голову, обнаружила себя перед детской песочницей, под пристальным взглядом малыша лет шести с совком и ведерком.

– Тетя, тебе больно? – участливо поинтересовался он.

– Не очень, – соврала я.

– Тогда копай, – сказал малыш, протягивая мне совок. – Тетя, копай!

– Погоди, – сказала я и уселась на край песочницы. – Дай обуться и вообще. Кстати, не подскажешь ли мне, где я?

Малыш пожал плечами:

– Здесь. Ты здесь.

– Понятно, что здесь. Улица, как называется улица?

Он задумался, с недоумением наблюдая, как я натягиваю грязные туфли на мокрые ноги. Похоже, паренек всерьез сомневался, стоит ли доверить такой подозрительной особе столь важную партизанскую тайну.

– Это улица сапёа Кейзача, – проговорил он наконец, сильно картавя.

– Ага, улица сапера Кирзача, – отозвалась я, изо всех сил борясь с подступающим отчаянием. – И находится она «здесь». А ты, стало быть, минируешь песочницу? А где тут железная дорога, мой малолетний боевой друг? Что-то мне ужасно захотелось подорвать парочку-другую эшелонов…

– Доога там, – сказал малыш, указывая совком в проход между домами. – Тетя, копай!

Я не стала копать, да простят меня все отважные партизаны, саперы и неизвестные солдаты. Я добралась до железнодорожной станции и, кое-как отмыв туфли в относительно чистой луже, села в электричку, идущую до Балтийского вокзала. И там, в вагоне, почти согревшись и уже почувствовав себя в безопасности, я вдруг обнаружила, что мне чего-то не хватает. Тубус! Убегая из квартиры, я забыла там тубус! Тубус с чертежами курсовой работы! И главная проблема тут заключалась даже не в самих чертежах – их-то можно было восстановить за пару бессонных ночей. Главная проблема заключалась в штампах. Если кто не в курсе: штампом называется такая специальная таблица в углу чертежа, где, среди прочего, указывают имя и фамилию автора-исполнителя. В данном случае – фамилию автора-исполнителя резни в квартире № 31 дома 7-а… Или 7-б?.. – ладно, теперь уже не столь важно.

Был уже час пик, и трамваи от вокзала шли переполненными. Это означало, что мне неизбежно пришлось бы пачкать других пассажиров своим удручающе грязным плащом. Я немного постояла на остановке под косыми взглядами потенциальных попутчиков и решила идти пешком. Над Лермонтовским проспектом сгущались сумерки, зажглись фонари, начал накрапывать дождик. У входа в мясной угрюмо копошилась черная очередь. Люди возвращались с работы, поспешно разбегались по домам. Кому-то эта картина, возможно, показалась бы мрачной. Но мне в тот момент хотелось плакать от избытка нежности. Я наконец-то вернулась в свой город. В город с настоящими улицами и настоящими домами, похожими на дома, а не на стадо зебро-мутантов.