Книга Измена, сыск и хеппи-энд - Светлана Гончаренко

Какая беда случилась с Пашкой? Поставив мужнины тапочки параллельно коврику и вернувшись на кухню Вика села соображать. Она всегда знала, что бизнес — дело рисковое. Вроде Пашкина фирма с криминалом и не воевала, но сам Пашка, прямой и простодушный, мог вляпаться в любую историю. Только какую? Вложил деньги фирмы в провальное дело? Доверился жулику, а тот обобрал наивных торговцев горнолыжами? Проигрался в клубе “Бамбук” и поставлен на счетчик? Да, что-нибудь в этом роде. Что еще может так Пашку изгонять? Наивность — это и есть толстокожесть. Душевных мук, вроде постыдного Викиного сна, Пашка не знавал никогда. Конечно, ему нужны деньги. Сколько? Вика тут же принялась вспоминать, где, у кого и как много она может достать, запуталась в арифметических действиях, а концы с концами до того не сошлись, что она даже вспотела. Нечего и говорить о том, что слезы давно высохли. Она бросила расчеты только тогда, когда поняла, что очень поздно, а ребенок до сих пор сидит у телевизора. С тем же умилительно-непроницаемым видом Анютка уставилась на экран, который покинули даже самые запоздалые мультики. Теперь там разворачивались обычные ужасы отечественного сериала: известный актер с тупой и злобной физиономией, сделавшей его самой снимаемой телезвездой, душил и раздавливал о стену другого известного актера, с лицом суровым, но хорошим. Позади металась и вопила какая-то полуодетая женская фигура. Такие роли всегда играют стройные дебютантки, а после исчезают с экрана навеки. Куда они деваются? “Беременеют”, — без тени сомнения отвечала Елена Ивановна Рычкова, которая знала все.

— Марш в кровать! — завопила Вика перекрывая крик дебютантки. Анютка жалобно захныкала:

— Мамочка, я только досмотрю, задушит ли Хрипатый Константина!

— Ни в коем разе! Детям такое нельзя смотреть. Наглядишься на Хрипатого и будешь ночью писаться в кровать.

Анютка нехотя встала и побрела к двери, оглядываясь. Хрипатый Константина по-прежнему душил. Его гнусное оскаленное лицо показывали вперемежку с воспоминаниями Константина о светлой любви к той фигуре, что вопила на заднем плане. Влюбленные, разумеется, зачем-то долго бегали по плохонькой рощице, снятой явно в городской черте, а после свалились в траву друг на друга, тяжко дыша и срывая одежды.

Довольно! Марш, марш! — повторила Вика и подпихнула Анютку к ванной. Та недовольно фыркнула. Писанье в кровать после сериалов казалось не более правдоподобной страшилкой, чем прыщи от шоколада.

Борьба с Анюткой немного взбодрила и отвлекла Вику, но когда дочка сладко засопела — а засыпала она, счастливая, всегда мгновенно — ужас неведомой беды настиг и пробрал тошнотворной дрожью. Давно было одиннадцать, а Пашка не появился и даже не позвонил. Не позвонил! Он, бывало, застревал на каком-нибудь сложном монтаже, или мчался приводить в порядок попорченный мощным дилетантом тренажер, или принимал пришедший заполночь контейнер с бейсбольными шапочками — все могло быть, но правильный Пашка всегда звонил домой и на понятном им двоим лапидарном языке сообщал о задержке. И вот сегодня он молчит. Значит, он не может позвонить?

Вика выключила свет и припала к оконному стеклу, пытаясь разглядеть на тротуаре знакомую фигуру, шагающую от автостоянки. Ночь стала густо-синей. Дом напротив чернел безобразной горой и мелькал огоньками — желтыми и розовыми в тех окнах, где горел свет, и дергающимися пестрыми там где смотрели телевизор. Тротуара совсем не было видно, и Вика, накинув куртку, вышла на балкон, на колючий весенний холод. Она перегнулась через перила. Кое-кто проходил еще внизу, странно громко шаркая ногами по асфальту, но все это были чужие, ненужные, не туда стремящиеся люди, хотя издали, когда они появлялись из-за угла, Вика всех их принимала за Пашку и радостно вздрагивала. Потом она стала вздрагивать чаще и совсем без причины. Ночь почернела, огней в соседних домах стало меньше, зато все звуки слышались отчетливей и яснее. И шарканье прохожих внизу, и сдавленный шепот и хихиканье на балконе где-то ниже справа, и далекий лай собак. В каком-то доме тягуче, бесконечно, жутко пели пьяными голосами. Вика дрожала, пока наконец не поняла, что страшно замерзла. Дневные жаркие и громкие капели теперь застыли. С бельевой веревки свисала стеклянная бахрома сосулек. В самую длинную иглу-сосульку даже продета была бледная нитка — это сквозь нее просвечивала небольшая звезда.

Вика вернулась в квартиру и бросилась на кровать. Под одеялом было холодно так же, как на балконе. Только лицо горело от ужаса и недавних слез. Спать Вика не могла, все время вскакивала и терла глаза, которые колол под веками крупный кровавый песок. Она глядела на равнодушно светящийся циферблат ленивых часов, бегала к входной двери, открывала ее и выглядывала на мертвенно тихую лестницу. К четырем часам она совсем измучилась, и ей уже наяву чудился несчастный окровавленный Пашка, привязанный к стулу, а рядом с ним зверообразный Хрипатый с огромнейшим ножом. И Пашка, раздавленный шальным лимузином в своем “Саабе”. И Пашка без сознания на серой, испятнанной, казенной простыне. Вика хотела, чтоб скорее наступал рассвет, но его все не было. Неподвижная тишина и глухая темнота длились бесконечно, как на полюсе.

В полседьмого Вика взяла телефонный справочник. Вообще-то она читала его всю ночь и даже положила закладочки там, где были больницы и милиция. Она по разным фильмам знала, что надо сначала звонить в морги, но телефонов моргов в справочнике почему-то не было. Набрав, как ей показалось, подходящий номер, она залепетала прерывистым голоском:

— Алло, это горбольница номер один? Мне нужен телефон вашего морга…

В трубке что-то громко и сопливо чавкнуло и сказало:

— Что-то?

— Это больница? — спросила Вика еще тише и писклявее.

— Это квартира Кушнир! А вы бы…

Чавкающий голос Кушнира сказал Вике что-то такое, в чем она ни слова не поняла, хотя была природно русской с университетским образованием, отлично знала английский язык, неплохо немецкий и даже частично французский со словарем. По следующему медицинскому номеру Вику послали более членораздельно, а по третьему пообещали замочить. Вика испуганно уставилась на телефон. Номера она набирала очень старательно. Не могли же во всех медицинских учреждениях сидеть сплошные Кушниры и патологические ругатели! Вздохнув, она снова взялась за телефонные кнопки. В одном из очередных потоков мата наконец вынырнула и мелькнула одна вполне человеческая фраза: “Да нету здесь давно никакой милиции!” Вика посмотрела на обложку справочника — так и есть, шестилетней давности. Да за это время всё тысячу раз могло поменяться! Значит, просто номера другие, надо узнать их через справочную.

Первый же сообщенный справочной телефон горбольницы номер один сорвал с потели осатаневшего Кушнира. Услышав его сиплое сморканье, Вика в ужасе отпрянула и бросила трубку, но тут же запросила в справочной телефон другой больницы, номер пять — от греха подальше. Она снова попала в квартиру, но в ответ на ее робкие извинения шамкающий немолодой голос заинтересованно спросил:

— Морг-то тебе зачем? Мужа нету дома? И давно?.. И-и, милая, это тебе надо в бюро несчастных случаев позвонить. Все они, сердешные, там: и утопленники, и удавленники, и те, что жилы себе режут. Если какие выжили и в лечебнице лежат, те тоже значатся. И которые в отделение попали — задрались, морду кому побили. И которые, сердешные, в вытрезвителе. Всех сортов мужики. Мой пень старый как загуляет, туда завсегда звоню. Записывай, милая…